– Говорила, как не говорить! – воскликнула она.– Словно об стенку горохом!
– Когда?
– Ну тогда еще, перед судом… Два года назад…
– А теперь?
– После суда?– удивилась Топоркова.– Я тогда от них такого наслышалась… Хлопнула дверью и ушла. Я им адреса своего заграничного не оставила…
– Выходит, приехав в Южноморск в этот раз, вы с ними не встречались? – уточнил я.
– Нет.
– Где вы остановились? – спросил я.
– Конечно, Топорков мог договориться в «Интуристе»… Но, понимаете, мы, как говорится, с корабля на бал. Сегодня же вечером – на теплоход «Восток».
На «Восток», я знаю, достать билеты невозможно. На каждый его рейс все места бронируются на несколько месяцев вперед.
– Значит, в круиз?
– Признаюсь, лично я с большим бы удовольствием провела отдых где-нибудь в средней полосе. Нам предлагали. В доме отдыха ведомства Топоркова. Но дети!… Игорек будет каждый день видеть море! Непередаваемую игру цвета! Воды и неба… Ну чего не сделаешь ради детей,– вздохнула Нинель Савельевна.
– Когда вы вернетесь из круиза? – поинтересовался я.
– Судя по путевкам – через две недели.
– Ну что ж, к тому времени мы уже проверим… Куда вам адресовать ответ?
– Я зайду сама, как только вернусь в Южноморск из круиза…
Топоркова ушла. В кабинете еще долго витал еле уловимый аромат тонких духов.
Проверить в порядке надзора законность решения суда о разделе дома покойного Румянцева между наследниками я поручил своему помощнику по гражданским делам Ирине Александровне Смирновой.
Ирину Александровну в прокуратуре называли ходячей правовой энциклопедией. И не зря. Посудите сами юрисконсульт на крупном заводе, пять лет народный судья, более десяти лет работы в прокуратуре – таков послужной список Смирновой.
Но дело не только в стаже. Можно всю жизнь проработать в правовых органах и не знать даже того, что преподавали в институте. Ирина Александровна училась всегда. Внимательно следила за новинками юридической литературы. К ней можно было обратиться по любому вопросу. Редко когда она не могла дать ответ тут же. В случае затруднения Смирнова просила обождать. И снабжала справкой на следующий день. Я слышал, что ее квартира походила не то на библиотеку, не то на архив, где хранились многочисленные сборники, справочники, комментарии, учебники, монографии, пособия по юриспруденции, а также подшивки юридических журналов и бюллетеней чуть ли не за всю историю советского права.
Знал я и то, что Смирнову неоднократно приглашали работать в прокуратуру республики. Но она каждый раз отказывалась.
Было в ней одно качество, которое на первых порах знакомства несколько раздражало людей. Признаюсь, не избежал этого и я. Медлительность…
Прежде чем взяться за какое-нибудь дело, Смирнова дотошно расспрашивала о нем, задавала массу вопросов, казалось бы вовсе ненужных. Даже в манере говорить, двигаться она, мягко говоря, никогда не спешила. Но уж то, что ей поручалось, выполняла со скрупулезной точностью. В прокуратуре поговаривали: где прошлась Ирина Александровна, не то что камешка, соринки не найдешь.
И еще. Не любила она – о чем всегда предупреждала – заниматься сразу несколькими делами. Так и заявляла: «Я не Юлий Цезарь».
В настоящее время Смирнова сидела над серьезным и нудным заданием – обобщала дела по алиментам. Так сказать, об отцах-беглецах. Смирнова предупредила, что сможет заняться проверкой через неделю, закончив работу с делами об алиментщиках.
Я не возражал. Время терпело.
Дело Топорковой было истребовано. На его изучение у Смирновой ушло всего несколько часов. После этого Ирина Александровна зашла ко мне с докладом.
– Ваше мнение?– спросил я.
– Нарушений закона нет.
– Значит, оснований для протеста не имеется?
Смирнова помедлила с ответом.
– Понимаете, Захар Петрович, мне самой кое-что неясно. По существу. Не могу понять, почему мать Топорковой Мария Филипповна Румянцева заняла позицию в пользу старшей дочери…
– Это что, не видно из материалов дела? – удивился я.
– Представьте себе, не видно… И вообще, что такое протокол судебного заседания? В лучшем случае – фотография. Плоское, двухмерное изображение. Попробуйте узнать, что сбоку. Не говоря уже о том, что сзади…
Смирнова похлопала себя по бокам рукой, потом попыталась дотянуться до своей спины. Это ей, естественно, не удалось.
– Вы, конечно, знаете, что такое голография?– спросила она.
– Читал…
– Чтобы понять сущность предмета, его нужно увидеть со всех сторон. Во всем объеме… Вот если бы я смогла рассмотреть дело Топорковой голографически…
– Это, Ирина Александровна, идеал,– заметил я.– Попытаемся разобраться с тем, что есть. В двухмерном, как вы говорите, измерении… Что же вы увидели?
– Во-первых, Вера, то есть старшая дочь,– не родная,– сказала Смирнова.– А Нина – родная.
– Не родная?– удивился я.– Странно… В этом случае, по логике, Мария Филипповна Румянцева должна бы горой стоять за Нинель…
– Нину,– поправила Ирина Александровна.– Так, во всяком случае, Топоркова значится по паспорту. Мария Филипповна – вторая жена Савелия Румянцева… Первая, мать Веры, Анна Павловна…
– Где она, что? – спросил я.
– Придется рассказать вам об этой семье… Румянцев воевал еще в гражданскую. Молоденьким пареньком. Был в отряде прославленного Оки Ивановича Городовикова… После войны осел в наших краях, плотничал. Женился поздно. На Анне Павловне. Та работала почтальоншей… Приморская улица тогда была за городской чертой. Хутор не хутор, поселок не поселок…
– Мне Топоркова говорила,– кивнул я.– Как жил Савелий Румянцев с первой женой?
– Трудно сказать… Патефон имели…
– Патефон? – не сразу понял я.
– Тогда это было признаком благополучия,– улыбнулась Ирина Александровна.– Насколько я могу судить, Румянцев слыл отличным плотником… Вместе с Анной сладил дом. Впрочем, скорей флигелек. Жили счастливо. В тридцать восьмом родилась Вера. Когда началась Отечественная, ей было неполных три годика… Савелий Платонович ушел на фронт в первый же месяц войны. Кавалеристом. Воевал у генерала Белова…
– Биография типичная,– заметил я.
– Судьба семьи тоже,– вздохнула Ирина Александровна.– Анна Павловна погибла в июле сорок первого. Немцы бомбили Южноморск особенно ожесточенно. Важный порт… Бомба угодила прямо в домик Румянцевых. Вера осталась жива только потому, что была в это время в детском садике. Затем – эвакуация. На Урал. Родителей она, естественно, не помнила. Воспитывалась в детском доме… Савелий Платонович ничего не знал о жене и дочери. Писал письма, а отвечать было некому. Соседи кто погиб, кто тоже эвакуировался… В сорок пятом, ранней весной Румянцев вернулся домой. Без ног…
– Ампутация после ранения? – уточнил я.
– Да. На одной отняли ступню, на другой – до колена. Подорвался на мине… Собственно, привезла его в Южноморск Мария Филипповна. Медсестра. Ей было поручено сопровождать Савелия Платоновича из госпиталя. Инвалид, беспомощный… Он домой-то и ехать не хотел…
– Как же так? Ведь жена, дочь…
– Думал, что будет им обузой. Кому нужен безногий калека? Возвратился Румянцев в Южноморск,– продолжила Смирнова.– На месте родного дома – пепелище. Жена погибла. Где дочь, никто не знает. Совсем с отчаяния потерял голову. Запил с горя… На кого оставить его? Мария Филипповна решила быть с ним. Всегда. А тут война кончилась. Мария Филипповна демобилизовалась. Потом первым делом пошла в горисполком, добилась, чтобы им выделили комнату в общей квартире. Савелий Платонович выучился чинить часы. Поступил в артель. Правда, как инвалид, работал на дому… Стали разыскивать дочь, Веру. Писали повсюду письма, слали запросы. В том, что ее удалось отыскать, большая заслуга Марии Филипповны.
– Когда это случилось? – спросил я.
– В сорок шестом. Вере было восемь лет… Нелегко дались ей эти годы. Как вспоминала на суде Мария Филипповна, Вера приехала худющая, прозрачная, как травинка, выросшая в подполе, без света. Всех сторонится, дичится. Чуть что – плачет, а как понервничает – заикается… Много надо было вложить души своей и ласки, чтобы девочка оттаяла сердцем…