А взойдёт солнце — заслоняйся рукой. Каждый столбик вспыхнет жёлтым, фиолетовым, зелёным огнём. Так заискрится, будто внутри него лампочку зажгли.
Не видать тогда ни топких берегов, ни зарослей рыжей тресты. Бежит светлая речка в хрустальных сияющих берегах…
Вот она какая у нас бывает.
Торопился я в Жихарево, в соседний колхоз. Чтобы сократить путь, свернул с большака в перелесок. Пробрался сквозь елошник, через ручей перескочил — и вот опять впереди большак показался.
В этом месте он проложен по самому краю оврага. Стены у него крутые, песчаные. Нелегко наверх лезть.
«Но, — думаю, — ничего. Взберусь. Зато сразу два километра срежу»…
И полез.
Р-раз! — схватился рукой за хиленькую берёзку.
Два! — за пенёк уцепился.
Три! — на ветке повис.
Так и карабкаюсь. Песок подо мной осыпается, сучья хрустят, камни катятся.
Медвежий шум поднял! А я пыхчу, да лезу.
Вот, наконец, и вершина. Осталось теперь сквозь кустарник пролезть — и буду я на большаке. Нырнул я с ходу в кусты, руками ветки разгрёб. И вдруг… Вдруг такое увидел, что и вспоминать боязно.
Из чащи голых весенних кустов просунулись ко мне не то клешни, не то огромные паучьи лапы. Мелькнули над головой. Щёлкнули. Усики-щупальца пробежали у меня по лицу.
Вздрогнул я. Отшатнулся назад, руками закрылся.
И конечно, не устоял на крутизне.
Опомниться не успел — фи-и-и-у-у-уть! — ветка, пенёк, берёзка промелькнули — трах! — и лежу я на дне оврага, в грязном снегу. Лежал долго. Отдышаться не мог.
Потом приподнял голову.
Тихо в овраге. Никто не шевелится. Кусты недвижны.
А может, — только притаился тот зверь? Кинется сверху…
Скоренько выбрался я из снега; пригнувшись, отбежал назад, за ёлку, за осинку… Далеко стороной обошёл страшное место и уж там вылез на большак.
А на большаке-то — повеселей. Трёхтонка с бидонами проехала. Прошагали трактористы из МТС. Мальчишка на лошади проскакал. На людях-то и страх — не страх…
Ободрился я. Двинулся прямо к зарослям у оврага. Нарочно сапогами стучу. Для храбрости.
Разгрёб ветки. Тут клешни. На месте…
Только это не паук. И не рак. И вообще не животное.
Растёт полукуст, полудерево. Кора у него гранёная, да складками, наростами, буграми. Сучья угловатые. И впрямь — очень похоже на клешни. А веточки торчат тонюсенькие, жиденькие, прямо как усики.
В груди у меня отлегло. Плюнул, посоветовал:
— Чтоб тебе сгореть, страшилищу!
И пошагал дальше.
А позднее узнал, что зовут это чудище бересклетом. Говорили, что полезное растение, нарочно его сажают.
Но я до сих пор его страх-деревом зову.
Хожу я в лес, гляжу, — какие происходят в нём весенние перемены.
На сухих пригорках проклюнулась трава. Голубые пролески цветут. На ветках почки лопнули, и показались из них зелёные хвостики. Скоро деревья совсем оденутся.
А тут что такое?
Вышел я на поляну, а на ней еще самая настоящая осень хозяйничает. Стоят вокруг молоденькие дубки, с головы до ног в жёлтых осенних листьях. И на земле лежит жёлтый шуршащий половик. И стоит возле пенька на толстой ноге гриб-сыроежка, в красной шляпе набекрень.
Да уж не снится ли всё это?
Поморгал я глазами… нет, всё настоящее. А поверить не могу. Не могу я поверить, чтоб такое было!
Решил разобраться, присел на пенёк. А перед глазами — червонные листья на дубовых ветках…
Стала мне закрадываться в голову несусветная мысль: а что, если эта поляна волшебная? Как в сказке. Не бывает тут зимы, не бывает лета. Вечная осень стоит. И можно сюда в феврале ходить по грибы. А в июне — собирать букеты багряных листьев.
Даже чуточку страшно стало.
Тишина разлита над поляной. Ни шороха, ни хруста, ни птичьего голоса.
Чок!
Сорвался с ближней ветки сухой лист. Закачался в воздухе, упал.
Чок!
Сорвался второй лист. Ещё почка открылась.
Ах, вот в чём дело-то!..
Нагнул я ветку и увидел, что в пазухе каждого листа сидят спрятавшиеся почки. Наверное, укрылись от зимних холодов. А теперь разбухли и выталкивают старую листву. Оттого и на земле — сухой жёлтый половик…
Я его ногой отодвинул, а под ним — зелёная трава.
Сорвал я тогда сыроежку. Она свежая, крепенькая. Холо-одная. И тут я вспомнил, что сыроежки у нас осенью до самого снега держатся. Не боятся стужи. Стойкие.
Так почему бы им и весною не появиться?
Конечно: эта вот — самая первая, весенняя!
Значит, и на этой поляне — весна. Только её не сразу узнаешь. Она, озорница, осенью прикинулась.