— И чем же все это кончится? — говорит она печально. — Что ни день, все хуже.
— Хуже? Нет, Соре, не греши. В прошлом году было хуже, куда хуже. Мы и тогда были без куска хлеба, но к тому еще и без квартиры! Тогда дети днем валялись на улице, а ночью где-нибудь на задворках… теперь же они лежат на тюфяке и под кровлей.
Соре рыдает сильнее.
Она вспоминает, что именно тогда, посреди улицы, она лишилась ребенка. Он простудился, заболел и умер.
Умер, как в пустыне… Нечем было и спасать… И он угас, как свечка, остальным деткам на долгие годы… И то сказать, не бегали в синагогу взывать к всевышнему, не ходили на могилы молить души покойников о заступничестве, даже не пошептали от дурного глаза.
Мендл старается утешить ее:
— Полно, Соре, не плачь… не греши…
— Когда же, наконец, бог сжалится над нами?
— Да имей ты сама жалость к себе, не принимай всего так близко к сердцу! На кого ты стала похожа! Всего прошло десять лет после нашей свадьбы, а посмотри на себя… Посмотришь, так сердце разрывается. А ведь ты была самой красивой девушкой в городе.
— А ты? Помнишь, тебя называли Мендл-силач. Теперь ты согнулся в три погибели, хвораешь… хоть и скрываешь это от меня… Ох, боже мой! Боже мой!
Просыпаются дети.
— Кушать!.. Хлеба!..
— Боже упаси! Да кто же это сегодня ест? — вдруг отзывается Мендл. Дети испуганно вскакивают с постели.
— Сегодня пост, — говорит Мендл угрюмо.
Дети не сразу соображают.
— Пост, какой пост? — спрашивают они сквозь слезы.
И Мендл, опустив глаза, поясняет, что сегодня во время утренней молитвы обронили тору с амвона.
— Поэтому, — говорит он, — объявлен на завтра пост, всем, даже грудным детям.
Дети молчат, и он продолжает:
— Пост такой же важный, как судный день и тише-бъов; начинается он сегодня вечером.
Дети быстро соскакивают с постели и босиком, в рваных рубашонках, начинают кружиться по комнате, весело вскрикивая:
— Поститься! Мы будем поститься!
Мендл заслоняет спиной каганец, чтобы дети не заметили, как мать заливается слезами.
— Тише, тише! — старается он успокоить детей. — В пост нельзя плясать; даст бог, попляшем в симхас-тору.
Дети улеглись.
Забыт голод.
Одна из девочек начинает петь:
На горе высокой…
Дрожь пробегает у Мендла по всему телу.
— Петь также грешно, — говорит он глухим голосом.
Дети понемногу успокаиваются и засыпают, утомленные пляской и пением. Один только старший мальчик еще не спит и спрашивает:
— Папа, когда мне минет тринадцать лет?
— Долго еще до этого, Хаимл, долго — целых четыре года, — дай бог тебе здоровья.
— Тогда ты мне купишь тфилн?
— А то как же?..
— И мешочек для них?
— Разумеется.
— И молитвенник купишь, маленький, с золотым обрезом?
— С божьей помощью… Моли бога, Хаимл.
— Тогда я уж ни в один пост не стану есть.
— Да, да, Хаимл, ни в один пост…
А про себя он прибавляет:
— Боже великий, не знать бы им только таких постов, как сегодня.
Ужасная ночь
1908
Перевод с еврейского Я. Каценельсон.
Господин Финкельман, этот счастливец, держащий в своих руках всю окрестную торговлю и колеблющий весы рыночного курса, этот неограниченный властелин "кредита", гроза и благодетель купеческого люда, играющий судьбами "фирм" и "домов", — этот обладатель несметных "сокровищ" и нескольких каменных домов в городе Беднове, — господин Финкельман, могучий левиафан бедновских вод, заставляющий трепетать всю копошащуюся вокруг него мелкую рыбешку, внезапно проснулся в полночь.
"И отчего бы это я мог проснуться?" — удивился он.
Правда, в Беднове есть немало людей, бодрствующих по ночам ради спасения своих семей от голода или с вечера и до утра беспокойно ворочающихся на постели, в страхе за завтрашний день, обещающий приход кредитора с судебным приставом для описи или продажи с аукциона… Но господин Финкельман с такими людьми ничего общего не имеет: кредиторы его не пугают, призрак будущего тоже, хоть брось он теперь же все свои дела да сиди сложа руки до последнего издыхания. Отчего же это он проснулся среди ночи?
А ночь такая темная и черная, точно из небесных хлябей пролились на землю чернильные потоки, и кругом такая мертвая, кладбищенская тишина.
"Что бы это со мною вдруг стало?" — не перестает он удивляться.
Он чувствует тяжесть в голове и дрожь во всем теле.
"Уж не болен ли я?" — в ужасе думает он.