- Пану Дыдыньскому честь и слава! – воскликнул Мурашко, вздымая кувшин с медом. - Выпьем побыстрее, чтоб жилось повеселее!
- Здоровье деда Мурашко! – воскликнул в ответ пан Дыдыньский, - величайшего гуляки киевского воеводства.
- Здоровье! Здоровье!
- Ну, говоря по правде, самый славный и знаменитый в нашем воеводстве – это не я, - заявил Мурашко, когда уже все уселись за столом. – Шельмовством все же уступаю пану Лашу, который из судебных приговоров сделал себе подкладочку на делию, только представьте себе, мил'с'дари. Двести шестьдесят три баниции и сорок восемь инфамий! Вот это вам шельма!
- Да, мил'с'дари, познакомьтесь, - обратился к недавно прибывшему крупный шляхтич. – Это пан де Кюсси, француз, который приехал сюда, чтобы присмотреться к обычаям польским. Пан шевалье, познакомься, мил'с'дарь, с Яцеком Дыдыньским, первой саблей саноцкого воеводства!
- К вашим услугам, - сказал шляхтич, пожимая руку французу. Бертран заметил, что у того на боку висит тяжелая гусарская сабля в затасканных черных ножнах. Подобного рода оружие носили в этой стране только величайшие забияки и гуляки. А де Кюсси уже научился уважать польскую саблю, почувствовав ее на собственной шкуре в одной мазовецкой корчме.
- И что нам расскажешь, мил'с'дарь Дыдыньский? – спросил высокий и хмурыйшляхтич.
- А что бы вы желали услышать?
- О тои, как вы Москву добывали!!! – выкрикнул Мурашко – и как бояр за бороды к конским хвостам вязали.
- Тогда налейте мне меду, - буркнул Дыдыньский. - - Ладно, судари мои, расскажу я вам одну странную историю, только не надейтесь, что она будет о победе. Рассказ невеселый, но, думаю, он вас порадует…
рассказ второй
ВЕТО
- Вето. Не позволяю. Отойдите от могилы!
Все замерли. Хотя уже и смеркалось, Кшиштоф четко видел их лица – мрачные, со свешивающимися вниз неухоженными усами. Выглядели они словно мертвяки – исхудавшие, с видением голода, отпечатанным на щеках. Походили они на скелеты с церковных росписей. Только лишь горящие глаза выделялись на их трупных лицах.
Медленно, как во сне, повернулись они к Кшиштофу. Поначалу заметили его стройную фигуру, внезапно выросшую в тени колючих кустов у кладбищенской стены, а только потом остановили взгляды на блестящих круцицах в руках мужчины.
Один из них сдвинул назад старую, вылинявшую, дырявую шапку.
- Чего хочешь, курвин сын?
- Чтобы вы отошли от могилы, - спокойным голосом прозвучал ответ. – Пиздуйте отсюда!
- Сам пиздуй, - рявкнул кто-то из толпы. – Ты чего имеешь в виду. Мы ничего плохого не делаем!
- А вот это? – жестом головы Кшиштоф указал на лежащие у могильной ямы кирки. – Что это должно значить?
Те ничего не отвечали, не шевелились, но Кшиштоф знал, что каждый из них задумывается над тем, сумел бы напасть на него, прежде чем пистоли выстрелят. Шансов у них не было бы, вот только голод всегда затмевал здравый смысл.
- Мы дадим тебе немного, - буркнул кто-то из тех и указал на могилу.
- Выматывайтесь!
- Половину.
- Не хочу, - тихо сказал он. – Считаю до пяти.
- Так ведь там лежит московский. Не наш.
- Ну так и что?
- Тебе не хочется жрать? Того, что получишь, на неделю хватит.
- Один!
Пошевелились. Но , как он опасался, на него не бросились.
- Я его знаю,- буркнул один из кучи. – Это Кшиштоф Вилямовский… Из Равы Мазовецкой. Мил'с'дарь пан наместник казацкой хоругви Самуэля Дуниковского.
- Ну так и что?
- Два!
- А то, что перестреляет нас, как уток. И глазом не моргнет. Он же псих. Иезуитская болтовня выела ему голову. Вроде как и солдат, а есть товарищам не дает.
- Три!
Кшиштоф старался, чтобы его голос был жестким и безжалостным. Только ему не слишком это удавалось.
- Идем на него? – прохрипел третий из кучи, самый дикий, одетый в грязный и рваный жупан. Кусты за спиной наместника зашелестели, и из них выскочил Кацпер с ружьем.
- Я уже говорил, чтобы вы убирались отсюда!
- Ладно, буркнул кто-то. – Но мы еще встретимся. Мил'с'дарь Вилямовский, похоже, пан не желает долго жить?
- Вы сапежинские29? Нет, от рук бураков я не погибну.
- Не говори "гоп", рыло мазурское. Ты поему хочешь нас удерживать?
- Да разве вы в Господа не верите? Господи Иисусе, есть вещи, которых нельзя делать. Никогда, ни в коем случае.
- Тебя ведь никто не заставляет это жрать. Если хочешь, можешь сдыхать от голода. Но почему нам не даешь есть?
- Потому что я шляхтич. А это к чему-то обязывает.
- Через пару недель будешь отдавать гербовой перстень за кусочек конины ил за вареную крысу, - мрачно сказал тот же, что и раньше. – Только никто от тебя не купит.