Ел он вместе с Соней. Она осталась со старостой с того памятного вечера. Кшиштоф был удивлен, что, когда пришел тогда на квартиру, она ждала его. Но, в конце концов, у него была еда. А это означало – жизнь.
Они долго сидели за столом и молчали. Кацпер давно уже отправился спать. Кшиштоф глядел на гулящую. Только глядел. Похоже, сейчас ему просто нужен был вид женщины.
- Ты не такой, чем все остальные, - сказала Соня.
- А по чему ты это узнаешь?
- Не знаю. Меня приютил, делишься едой. Ты другой…
- Другой – это значит, худший?
- Вовсе нет. – Она подняла голову, и Кшиштоф увидел ее сине-зеленые, гордые, даже наглые глаза. – До вчерашнего дня я жила словно юродивая. По-вашему: помешанная, полоумная. Не могла я согласиться с такой жизнью. А вот сейчас словно бы проснулась. Благодаря тебе.
- Возможно. Я тоже понимаю все это по-другому. Мне казалось, что война другая. Поначалу такой она и была. Но потом она уже не была такой, как мне казалось. Впервые по-настоящему я убил больше года тому назад. Убил и изнасиловал. Мы тогда забирали еду из деревни. Селяне сопротивлялись. Мы начали стрелять. А потом… Та женщина… Она ударила меня. И этого хватило. Я затянул ее в кладовую и сорвал юбку. Она сопротивлялась – так дал по голове и крепко схватил. Насиловал ее крепко. Потом отдал ее компании… Понятное дело, добыча для панов гусар, а первую бабу всегда для поручника. Оставшихся в живых мы согнали в церковь и подожгли ее. Впрочем, я творил вещи и похуже… И вот тогда-то до меня дошло, что я не польский шляхтич, что я даже и не католик. Что-то меня переменило. Но ведь один я – этого мало. Почему, если подобное творили другие, я должен был бы им позволять подобное? Не позволяю. И думаю, что таким вот образом искуплю часть собственной вины. Именно тогда я понял, что обязан все это искупить. И потому сейчас запрещаю есть мертвецов, насиловать и убивать, если в этом нет необходимости. Я дал себе клятву, что никогда не убью женщину. Знаешь ли ты, зачем я говорю тебе все это?... Когда я шел на войну, то думал, будто бы стану героем. А теперь знаю, что я – никто…
Долгое время Соня молчала.
- Война всегда такая же самая, - прошептала она. – Если бы нынешние герои, Минин с Пожарским, брали Варшаву, они творили бы то же самое. Впрочем, и творят. Наши донцы убивают и насилуют точно так же, как ваши черкасы36…
- Возможно. Теперь ты знаешь, почему я делаю то, что делаю. Ведь даже такое дерьмо, как я, не желает погрузиться во все это до конца. Я хочу искупить вину! Хочу спасти в себе и в других остатки чести, ту ее частицу, которая в человеке осталась. И, думаю, что ты… и кто-нибудь еще станете для меня опорой, чтобы мне хватило сил.
Они замерли. Снаружи, на другой стороне улицы внезапно раздался треск ломающейся древесины и хриплые окрики. Через миг раздался звон сабель, громкие призывы и вопли, а потом протяжный вопль, который, казалось бы, никогда не мог выйти из горла какого-либо человеческого существа. Кшиштоф схватился с места. Он знал, что там, откуда сейчас доносился весь этот шум, проживал какой-то дворянин со своим семейством.
- Да что же это там творится? – буркнул он и схватил саблю, только Соня вцепилась в него изо всех своих имеющихся сил. Свалившаяся свеча погасла, и они остались в темноте, пронзаемой доносящимися снаружи криками.
- Молю, не ходи туда, - Соня прошептала это с такой страстью, что Кшиштоф застыл. – Их гораздо больше. И могут прийти сюда. Защити меня!
Их уста встретились. Кшиштоф почувствовал тело Сони рядом со своим. Да, она была права. Ему совершенно не хотелось туда идти. Вилямовский прижал женщину к себе. Постепенно, словно бы пробужденное от сна, в нем появлялось желание женщины. Через ткань он коснулся ее грудей, спины, ягодиц и того, что было у нее между ногами. Он задрожал, а она это почуяла. Через делию, жупан и шаровары, ее рука легла на его члене. Какое-то время она его ласкала. Дыхание Сони сделалось более глубоким, более медленным… Не обращая внимания ни на что, Кшиштоф рванул пуговицы ее жупаника, чуть ли не силой содрал одежду, открывая крупные белые груди и пучок курчавых волос на лоне. Сейчас Соня стояла перед ним нагая. И тут же женщина занялась его одеждой, не спеша лаская его при этом. А под конец, когда уже избавился от жупана, сапог, шаровар, всего того, что было на нем, Кшиштоф схватил Соню и бросил на ложе. Она вскрикнула, когда Вилямовский нашел ее женственность и вонзился в нее, неспешно, зато крепко, до самого дна. Наместник почувствовал, как Соня выгнулась под ним, словно кошка. Она прижала Кшиштофа как-то так мягко, нежно, что мужчина задрожал. Он опасался того, что сейчас должно было наступить, опасался, что, по сравнению с ее нежностью, будет слишком грубым. Но начал это делать. Поначалу медленно, а потом – все быстрее. Женщина сплела свои ладони на его ягодицах, охватила ногами и сжимала, когда он входил в нее все сильнее и сильнее…