- Так ведь Келесиньце Язловецким ты спалил.
- Исключительно по пьянке это случилось. Впрочем, Язловецкие давным-давно уже про то и забыли. А сейчас-то я уже никакой не банита! – Мурашко даже захрипел от злости.- Теперь-то я старост вовсе и не боюсь. У меня пергамент, охранный лист имеется! Сейчас я уже не какой-то там проказник, но отчизны защитник. Пан гетман дал мне письмо, уполномочивающее для создания добровольческой хоругви. Так что я и босяков наших соберу и Отчизне послужу! И пущвай ко мне какой бургграф с претензией, а я ему тут же иски и протестации в горло засуну! Вскоре у самого Его Величества Короля ты меня в покоях встретишь!
Невяровский тяжело вздохнул. Он прекрасно помнил, как еще несколько лет назад пан Серафин Мурашко первым призывал русскую шляхту к рокошу против, как он сам называл его, "алхимика и содомита Зигмунта III"… И вот теперь… Ну что же, политика, усмехнулся про себя Невяровский. Насколько он знал старого Мурашко, называемого, по причине преклонного возраста "Дедом Мурашко", он действительно мог быть в милостях у гетмана. Дед Мурашко держался на коне прямо, несмотря на деревянную правую ногу, памятку от злорадного пушечного ядра, раздробившего ему колено, когда он напал на имение одного из соседей. Впрочем, старый шельма уже несколько лет держал в протезе обрез мушкета, заряженного железными гвоздями и битым стеклом. А вот кошелек предусмотрительно прятал под пяткой второй, целой пока что ноги. Ну кто бы позарился на один сапог?
- Пан Мурашко, - Ян склонился к уху старого разбойника. – Пан Мурашко…
- Слушаю тебя.
- А есть ли еще у вашей милости свои доверенные люди в этих краях?
- А что?
- Потому что, пан Мурашко, нужно найти одного негодяя. Именно эту просьбу я и желал представить вашей милости.
- Ага, - буркнул Мурашко и сплюнул. – Думаю, я вашу милость очень даже хорошо понял. Что же, чем хата богата, тем и рада.
- Ничего ты, мил'с'дарь, не понимаешь, - печально усмехнулся Невяровский.- Я хочу только лишь узнать, где некий человек пребывает. О обо всем остальном позабочусь сам.
Рокитница, укрытая высоко среди крутых, поросших густой чащобой бескидских гор и долин, была самым настоящим разбойничьим гнездом. Здесь встречались все те, у которых были проблемы с законом, чьи имена часто выкрикивали на рынках Червонной Руси. Богатый инфамис из Малопольши с самым обычным бескидником; казак, собравшийся в поход на Валахию с татарином из добружанской степи; цыган-конокрад, стакнувшийся с волошским разбойником; еврей из Семиградья вместе со сбежавшим из полка рейтаром. Чувство совместной судьбины уравнивало сословия и национальности. Рокитница жила своей собственной жизнью. Как правило, раз в три года в результате татарского наезда или ссоры между польскими шляхетками ее сжигали до голой земли, только восстановление начиналось сразу же после уничтожения. Чуть ли не на следующий день на месте пожарищ вырастали новые покосившиеся деревянные халупы, крытые ветками и соломой. И снова жизнь здесь шла, как и раньше.
Кжеш со своими компаньонами прибыл сюда перед закатом. В сам городок они не въехали; его милость пан Якуб прекрасно знал одну небольшую корчму, в которой можно было безопасно задержаться на ночь. А Кжеш, в особенности после своих выходок во Львове, предпочитал не попадаться на глаза скандалистам и развлекающимся в Рокитнице черни.
Быстро и без шума проехали они под застройки. Мирча, старый хромой волох, тут же выскочил на порог корчмы и, увидав Кжеша, униженно поклонился. Старый негодяй огляделся по сторонам. Корчма – мрачное, кособокое строение с покатой крышей, стояла возле идущего круто вверх горного склона. В близящейся темноте Кжеш видел вокруг покрытые лесом горные склоны и скалы над ними. Со стороны Рокитницы, закрытой деревьями, проблескивало много огней.
Успокоившись, Кжеш вошел вовнутрь. Трое слуг: рослый, мрачный жмудин Зникис со сломанным и криво сросшимся носом; малорослый липек Хамшей и Копывницкий в драной шапке – вошли за предводителем. Клобский остался с Мирчей ухаживать за лошадьми. Помещение, в которое вошли прибывшие, было совершенно пустым. В очаге не горел огонь; подвешенные над ним куски сала и колбасы колебались на сквозняке. Кжеш присел у стола, налил себе меда, выпил одним духом… Здесь им нужно было остаться, по крайней мере, несколько дней. Только потом следовало выступать в Ланьцут.
Кони в конюшне неожиданно заржали. Похоже, они беспокойно бросались в стороны, а один даже ударил копытом в стену, потому что до ушей Кжеша донесся глухой удар. Якуб беспокойно схватился с места. Да что там такое, черт подери, почему Клобский до сих пор не вернулся? Кони в конюшне вновь заржали. Но потом неожиданно и замолкли.