Ничего подобного Тушиньский никогда ранее не слышал. Эта мелодия просто ударила в его душу. Он хотел что-то сказать или сделать, но не мог. Точно так же и казаки. Дикие, разъяренные лица сделались спокойными, замерли. Эта мелодия, эта дума, хотя старик и не пел, была бальзамом на кровоточащие раны. Вся злость, боль, страх и страдания в один миг улетучились из разума шляхтича. То же самое, похоже, было и с казацким атаманом. Все заслушались, все хотели слушать дальше, но вдруг более сильное дуновение ветра разорвало кружащиеся снежные хлопья. Фигура деда уменьшилась, угасла и развеялась в пустоте.
- Что это было? – спросил поляк. – Снилось мне все это или как?
- Ты видел его? – неожиданно мягко спросил казак. – Ты видел его, как и я. Нет,это же невозможно… Снова появилось… Выходит, я обязан идти дальше…
Он поглядел на казаков. Те стояли, словно бы не зная, что им делать. Атаман дал знак, те подняли Тушиньского, связали ему ноги и уложили потом на шкурах возле костра. Предводитель склонился над своим пленником.
- Не знаю я, что с тобой сделаю, - произнес он. – Пока что полежи. Если… Если все так, как мне кажется… Перед нами дальняя дорога.
Когда таинственный казак снова пришел к Тушиньскому, над развалинами царила ночь. Молча стоял он над шляхтичем, потом перевернул его на спину и присел рядом. Ян задрожал. Он ненавидел этого молодца. Тушиньский издавна, точнее же – с малолетства испытывал глубокую нелюбовь к казакам и Украине. С того самого дня, который он пережил, когда ему было восемь лет… Но сейчас ему было на удивление легко. Возможно… Может тот таинственный голос лиры смягчил злость в его сердце?
- Еще дышишь, лях? – бесстрастным голосом спросил казак. – Я принес тебе саламахи.
Он поставил перед самым лицом Тушиньского глиняную миску.
- Развяжи мне руки. Не стану я есть, словно пес.
Атаман вытащил кинжал. Склонился над поляком и замер, словно бы до него дошло, что он делает. С проклятиями на устах он вскочил на ноги.
- Будешь жрать именно так. Прошли уже те времена, когда вы нас били. Хмельницкий пожалел вас и не взял Варшаву…
- Ага, а потом из страха перед нами продал вас Москве.
Казак вздрогнул и какое-то время молчал. Тушиньский понял, что пересолил.
- Не вспоминай мне об этом, - произнес он таким голосом, что у молодого шляхтича мурашки пошли по коже. – Слышал?
Тушиньский перевернулся, словно молния. Связанными ногами он ударил в миску, ее содержимое полетело на жупан казака. Запорожец вздрогнул. Он схватил Яна за делию на круди, и над его глазами блеснул клинок кинжала.
- Драки ищешь?! – процедил казак сквозь зубы. – Или думаешь, что я не смогу зарезать тебя, как собаку?
Воцарилось молчание. Костер стрелял алыми искрами. Где-то высоко в небе веете очистил звезды от туч. Над заснеженными полями медленно поднялся затуманенный серп луны. Казак вроде как успокоился.
- Не любишь ты нас, - сказал он. – И действительно, вот думаю и думаю, только не знаю, что с тобой сделать. Ладно, спи. Завтра нас ждет дальняя дорога.
Ян молчал. В его голове все смешалось, у него не было никакой уверенности, что с ним станется.
- Куда мы поедем? – спросил он.
Только казак не ответил. Он отвернулся и ушел, оставив шляхтича одного. И, неизвестно почему, Ян почувствовал жалость, что тот не остался с ним подольше и не поговорил.
Выехали они, лишь только рассвело. Еще царила темнота, когда, посадив Тушиньского в седло и связав ему ноги под брюхом коня, они начали путешествие в сторону Днепра. Вся округа была одной громадной пустошью. Степь между Уманью м Чигирином – была уже почти что как Дикое Поле. Впрочем, уже много лет здесь царила война. Скоро будет четыре года от смерти старого Богдана Хмельницкого, но минуло гораздо больше лет с тех пор, как Украину давили копыта татарских и казацких бахматов, тяжелых московских лошадей и скорых польских жеребцов; как в полях и лесах можно было слышать крики сражающихся, бряцание оружия и гром пушек. А жизни здесь уже не было. Горда стояли в пожарищах, села заросли молодым лесом. Тракты и дороги попросту исчезли, а на полях размножились сорняки. Если кто и выжил, если смог пережить этот ад, то забирался подальше в леса от страха как перед своими, так и врагами, и жил там словно дикий зверь. Сломленная, покрытая полями побоищ Украина кровоточила. Ее народ выбивали до самого корня, захватывали в неволю. Все это была руина, руина, руина… Речь Посполитая вырвала у Москвы правый берег Днепра, но на левом все еще находились значительные силы противника. Пока что обе стороны залечивали раны, собирали войска и ожидали. Ожидали, что усилятся настолько, чтобы иметь возможность снова ударить.