- Тогда что они сделали с телом? Собакам кинули?
Все молчали. Поглядели на Евку. Та же таинственно усмехнулась, огляделась по сторонам, а потом прошла на пожарище, нашла место, из которого поднималась струйка дыма. Долго глядела на дым, на золу и жар, потом повернулась к Янушу.
- Ничего не вижу,- с печалью в голосе сообщила она. – Вокруг души летают. Ночью сысуны из земли выйдут. Уходим отсюда!
- Ты лучше еще разик посмотри, - буркнул Сененский. – Для того я тебя, ведьма, сюда и взял, чтобы ты глядела, гадала и нашла останки Лагодовского. Гляди, сука бешеная! – Он схватил женщину за плечо и грубо толкнул. – Ну, гляди, где он лежит. Хорошенько погляди, добром говорю!
- Погоди, погоди, - произнес Гонсёровский и положил ладонь на рукоять сабли. – Ты зачем нас сюда вытащил? Какое мне дело до башки инфамиса, когда я свою потерять могу!
- Эта башка, - неохотно признал Сененский, - стоит десять тысяч червонных.
Где-то далеко раздался волчий вой. Одному зверю вторил другой, третий, четвертый. Лошади начали тревожно фыркать.
- С ума вы все сошли! – выкрикнула Евка. – Белены объелись! Ночь, считай, наступила, сейчас тут волки будут.
- На коней! – коротко буркнул Януш. – Укроемся где-нибудь в скалах. А утром - в Каменец.
Все быстро вскочили на лошадей. Было уже темно, на небе появился узкий серп месяца. В полумраке пугали сгоревшие остатки домов, деревья протягивали свои ветви в сторону путников. В темноте каждый куст, казалось, прятал притаившегося татарина, в каждой яме прятался сысун, а среди деревьев в любой момент могли загореться красные глазища упыря.
Они уже почти что были на раздорожье, как Януш кое о чем припомнил. Он повернул к кресту, на котором колыхались два маленьких тельца, достал саблю и одним быстрым ударом отрубил повешенных детей от веревки. Трупы свалились на землю. Сененский спрыгнул с коня; хотя сердце у него и было жестким, тем не менее, этих двух детей оставить здесь он не мог.
- Похороним деток, - коротко буркнул он Гонсёровскому. Тот спрыгнул с коня. Сененский схватил конец веревки и поволок мертвое тельце через кусты, как вдруг остановился. Среди травы он заметил свеженасыпанную могилу. До этого маленький холмик как-то ушел их внимания. Януш пустил веревку и с сильно бьющимся сердцем подскочил к могиле.
- Идите сюда! – крикнул он. – Тут лежат наши десять тысяч!
Все начали быстро отсыпать землю с могилы. Лопат у них не было, так что песок отбрасывали голыми руками, даже Евка помогала рыть своими пальцами. Довольно быстро они добрались до сгнившей ткани. Вот тогда-то все замерли. Сененский оглянулся по сторонам, охваченный неожиданным страхом. На какое-то мгновение ему показалось, что за ним следят чьи-то глаза. Сердце забилось в груди молотом. А потом он содрал ткань, откинул ее в сторону и поглядел вниз.
Лагодовский лежал спокойно. Он не встал, не бросился к горлу Сененского. Януш видел, как Жмагус чуть раньше приготовил небольшой осиновый кол, и усмехнулся. Мил'с'дарь пан Томаш упырем не стал. И хрен с ним! Все равно, важной была только его голова.
- Давайте пилу, - буркнул он своим товарищам.
Гонсёровский тут же сунул ему ее в ладонь. Сененский подвинул тело. Приспособиться не удавалось, но Жмогус с Гонсёровским подскочили с помощью, подняли мертвеца. Тогда-то Сененский потянул пилой по горлу Лагодовского. Пилил он быстро, очень скоро зубья заскрежетали по позвоночнику. Вот с ним было несколько похуже, но, в конце конов, кости поддались. Сененский поднял голову вверх, не глядя на закрытые глаза, на вывалившийся язык, он сунул трофей в мешок, завязал, подал Жмогусу. Только теперь заметил он, как сильно у него дрожат руки. Да к чертовой матери! В течение жизни он делал разные вещи, хладнокровно убивал людей, но никогда не отпиливал мертвецу головы пилой.
Безголовое тело быстро засыпали. Гонсёровский внезапно затрясся, он сорвался с места и побежал в кусты, и Сененский слышал, как там его рвало. У него и самого закружилась голова. Даже Жмогус, хотя толстокожий, как обычно жмудины, неоднократно сплюнул на траву и при этом крестился.
- Поехали! – бросил Януш, поднявшись над могилой. – До Красичина пять дней дороги.
Уже на следующий день они въехали в более населенный край. Ехали они быстро, совершенно не разговаривая друг с другом и не оглядываясь назад.
Лошади устали от быстрой езды. Бока их покрылись пеной, животные свесили головы, шли медленно, спотыкались на камнях. До того, как спустилась темнота, все нашли убежище в небольшой корчме в паре миль от Бучача. Лошадей тут же оставили челяди, а сами вошли в помещение, уселись возле огня и долго в молчании пили нагретое с пряностями любельское вино. За окном постепенно догорал багровый отблеск заката. Все молчали. Первым, наконец, отозвался Жмогус: