- С головой неприятности, - тихо буркнул он. – Смердеть начинает.
- Нужно будет ее вложить в горшок с вином, - буркнул Сененский. – Так сделали турки с головой его милости гетмана Жулкевского, помните? Мы тогда из под Могилева ушли, а вот Жулкевский с Конецпольским остались…
- По дворам шляхетским поговаривают, что гетман до конца хотел защищать границы Речи Посполитой, - тихо отозвалась Евка. – Коня ему предлагали, только он уходить не желал.
- Глупые твои слова. У Жулкевского в колене пуля из ружья сидела, так что верхом он ездить не мог. И был он старым брюзгой. Мучеником стать хотел, словно бы какой пророк. А турки сняли ему башку с шеи и отвезли Осману.
- Погоди, а у кого голова? – спросил Сененский. – У кого она?
- У меня… По-моему, она у меня во вьюках, - отозвался Жмогус.
Где-то, похоже из помещения, до них донесся слабый вскрик. Все сорвались на ноги. Сененский почувствовал, как сердце начинает биться все сильнее и сильнее… Он вскочил в сени, потом в конюшню и… онемел.
Конь Жмогуса стоял расседланный, вьюки лежали возле животного, а посреди конюшни лежала отрезанная голова Лагодовского, пялясь на Януша белками глаз. А в паре шагов стояли насмерть перепуганные конюхи с разинутыми ртами… Один из них набожно крестился.
- Матерь Божья, - простонал один их них. – А3ведь это же пан Лагодовский, который в нашей корчме бардак устроил.
Януш почувствовал, как его сердце подкатывается ему к горлу. Быстрым движением он схватил голову за волосы и сунул ее в мешок, затем поглядел на онемевших слуг.
- Что, украсть ее хотели, сволочи!
После чего вытащил пистоли из кобур, не спеша подошел к конюшенным. Он уже знал, что ему следует сделать, уже был в этом уверен…
- Своровать, значит, хотели, а?- прохрипел он. – Что же, сейчас получите свое.
- Помилуйте, господин, - заскулил первый из прислужников.
Все они рухнули на колени, один хотел подползти к Януша, но как-то сдержался. Взгляд Сененского словно бы окунул их в ледяную воду.
- Януш, да что ты? – вскрикнула сзади Евка.
- Убью, падали, - прошипел тот и приложил пистоль к голове первого из слуг.
И тут Евка бросилась на него, схватила руку с оружием, отвела ладонь назад. Разозленный, Сененский отпихнул женщину. А та, словно разъяренная кошка вновь бросилась на него, ее ногти когтями вонзились в ладонь шляхтича. Тот выругался, палец сам нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел; и он был настолько громким, что, казалось, сейчас стены корчмы рухнут. Перепуганные лошади присели на зады, начали бросаться в привязях. Сененский осмотрелся по сторонам, глянул на Евку, на Гонсёровского и Жмогуса.
- По коням! – крикнул. – Едем отсюда!
И вновь они сидели с пивными кружками. Стоял вечер, солнце пряталось в кровавом закате… Ожидали… На сей раз Януш не оставил голову во вьюках. Она была при нем, в горшке с вином. Прошло уже два дня, и для этого времени года было довольно тепло, потому голова начала портиться, подванивать сладковатым гнильем. Януш надеялся на то, что в спиртном она выдержит, по крайней мере, с неделю. А этого было достаточно, чтобы спокойно добраться до Красичина, а потом и поделить десять тысяч золотых.
Ну да, именно, поделить, подумал он. Выходило так, что каждому достается равная доля. Евка ведь тоже захочет получить свою часть. Это означало бы, что она получит две с половиной тысячи червонных. Нужно будет перехитрить бабу-дуру, наговорить чего-нибудь, чтобы она отдала свои деньги. А потом смыться и спрятаться в Литве… Впрочем, она и так бы его не нашла.
Сидящий у окна Жмогус насторожился, потом склонился к Янушу.
- Лошади, - тихо буркнул он. – Много всадников.
И уже через мгновение они и сами четко услышали стук конских копыт. На подворье возле корчмы раздались крики, звон стали. Януш пересел так, чтобы быть передом к двери. Украдкой, под столом, оттянул курок пистоля. Жмогус достал кинжал, спрятал в рукаве. Гонсёровский проверил, хорошо ли сабля выходит из ножен. Ждали…
Дверь распахнулась со стуком. В корчму вошло шестеро панов-братьев. У первого из них, высокого, плечистого, на голове был лисий колпак. У второго, помоложе, на голове была татарская мисюрка, на теле кольчуга. Третий, с перевешенным через плечо луком, сощурил глаза. Трое остальных выглядели не самыми боевыми. Один из них был приземистым, в его шапке было перо цапли; на виске шрам, левый глаз запал глубоко в череп. Двое оставшихся были высокими, жилистые, у одного вместо сабли на боку висела рапира. И даже не следовало прибавлять, что все они, с первого же взгляда, Сененскому не понравились.