- Евка, - тихо позвал он. – Евка…
- Кровь повсюду, кровь… И ты весь в крови, а голова бац! И о землю… Зачем это я… зачем я уехала из Каменца, - прохрипела женщина, тоненькая струйка крови потекла из уголка рта.
- Евка, - умоляюще прошептал Сененский, - не умирай… Умоляю. Красичин уже рядом… Мы богатые. У нас десять тысяч червонных золотых. На них мы купим деревню, даже две…
- Положи мне камень на груди, - прохрипела Евка, или забей кол, чтобы я уже не встала… За що я тебе, ляха, мылувала, за що67…
- Евка, - прошептал Сененский, но женщина уже закрыла глаза. Его она уже не слышала.
Какое-то время шляхтич сидел в молчании. Потом услышал ржание лошадей со стороны тракта. Это могло значить лишь одно: Понятовский возвращался. Сененский сорвался на ноги и отскочил в сторону деревьев, где исчез среди безлистых ветвей кустов. Он даже остановился, потому что что-то толкало его в бедро. Он осторожно протянул руку к боку и нащупал мешок с головой Лагодовского. Осторожно он достал человеческий остаток, глянул на валяющиеся на поляне трупы, на тело Евки, на мертвого Жмогуса, пронзенного со стороны спины саблей, потом схватил голову за волосы и отбросил назад, в кусты, чтобы люди Понятовского не могл ее найти. Потом повернулся и начал красться между деревьев. Шел он будто пьяный, все кружило перед глазами. Дорогу он нащупывал, словно слепец, и опирался на саблю.
Голова со стуком покатилась по земле, отскочила от древесного ствола и упала в муравейник. Очень скоро муравьи обсели ее, залезли в уши, проникли под веки, в рот и в нос…
Бертран де Кюсси пошатнулся и свалился под стол. Все взглды направились в его сторону. На лицах шляхтичей расцвели усмешки.
- Немчуре уже хватит! – воскликнул Мурашко.
- Нет, дайте-ка ему еще! Наливай…
- Пей, пан-брат! – обратился Борейко к Бертрану и сунул кавалеру в руку кубок с медом.
Француз, покачиваясь, встал и выпил содержимое в один присест. А после того его повело назад, и он сбил со стола кувшин с вином. Красный напиток хлестнул на белые доски пола, разлился широко, но потом впитался в щели.
- А это что? – Сава поднял с лавки дорожную сумку Бертрана, развязал шнурок и вытащил стопку исписанных листов. – Поглядите, чего-то написано…
- Оставь, наверняка это любовные письма. Наш пан Бертран явно к дамочкам женихался. Или же, по обычаю галльскому, к вьюношам. Не читай, Сава, а то еще чего-нибудь вычитаешь смешного, и мил'с'дарь Бертран тебя как поросенка, будто на вертел, насадит. А на его рапире можно и волов зажаривать.
- Его оружие только на то и способно.
- Здоровье пана Бертрана, милостивые судари!
- Здоровье! Здоровье!
Бертран оперся о стол, дрожащей рукой поднял кубок, но уже не попал им в рот. Француз упал головой на стол и захрапел. Тем временем Боруцкий начал очередной рассказ.
рассказ восьмой
ДЕЛИТЬ БУДУТ ТРОЕ
Станислав высунул голову в окно кареты, жестом подозвал придворного. Молодой мужчина с длинными, завязанными сзади головы волосами подогнал коня и быстро приблизился.
- Жан, далеко еще до Тыкоцина?
- Еще три мили68, ваше величество. До заката не успеем.
- Не успеем – трудно было сказать наверняка: то ли этот факт опечалил, то ли обрадовал старика. На его усталом, перепаханном морщинами лице расцвела странная гримаса. Он поглубже втиснулся в атласные подушки трясущейся кареты, заложил руки за шею, откинул голову на них. Да, он устал… Глаза набежали кровью, тело сгорбилось, словно бы под бременем, слишком тяжелым для его плеч. Осторожно коснулся он ладонью инкрустированного золотом сундучка, что стоял сбоку. Ладонь прижал так, словно бы в сундуке находились сокровища всей его жизни, сокровища старого, потерявшего силы человека с прядками седых волос, вылезающими из-под парика. Еще раз пощупал он ладонью ящик, удостоверяясь, все ли все ли в порядке.
Карета снизила скорость и остановилась. Дверцы открылись, два форейтора разложили ступеньки. В средину вновь заглянул Жан.
- Что случилось?
- Мы должны остановиться здесь, мой господин. Ночью теперь страшно ехать. По дорогам полно московской черни. Ограбить могут.
- Я плохо себя чувствую, - пробормотал Станислав. – Что-то душит меня. Воздуха! Воздуха, Жан!
Камердинер тут же заскочил в карету. Вместе с двумя слугами они вынесли старика наружу, посадили на заранее приготовленном стуле. А на дворе собиралось на грозу. Парило и было жарко. Драгуны эскорта спрыгивали с лошадей. Слуги быстро подняли стул и понесли Станислава прямо на крыльцо постоялого двора. Там уже ожидал согнувшийся в поклоне корчмарь.