Нельзя же отбивать у близкой подруги ее друга сердца!.. Я, по-моему, не пыталась отнять у тебя твоего Мельхиора.
— Я? — возмутилась Жоржетта, устремив на нее взгляд испуганной газели. — Я его у тебя отбила, и из-за этого…
— Не отрицай, — презрительно процедила Фелисьенна, — я ведь знаю. Я твердо уверена насчет четырех ночей, которые он у тебя провел.
— Можешь даже сказать про шесть ночей! — с улыбкой произнесла Жоржетта. — Всего шесть-то и было!
— Вот как?.. И ради этого ничтожного каприза ты поставила крест на нашей дружбе… С чем тебя и поздравляю!
— Ради каприза? Я? Покусилась на твоего друга? — стенала Жоржетта, устремив очи горе. — И ты могла счесть меня способной на такую гнусность после более чем пятнадцати летней дружбы?.. Да ты просто рехнулась! Или у тебя характер совсем испортился!
— Тогда что же, в конце концов, означает твое поведение? Смеешься ты надо мной, что ли?
— Мое поведение? Да оно проще простого! И, по-моему, ты просто делаешь вид, что тебе непонятно.
— Отлично, сударыня! — промолвила Фелисьенна, поднимаясь с видом оскорбленного достоинства. — Я не люблю, чтоб надо мной издевались, и потому удаляюсь.
— Но, — наивно пролепетала Жоржетта с полными слез глазами, — но… ОН ЖЕ МНЕ заплатил!
При этих ее словах Фелисьенна вздрогнула и обернулась к Жоржетте. Ее бархатистые щеки словно заблестели от внезапной радости.
— Ах, вот что! — вскричала она. — Как, Жоржетта? И ты мне даже не написала об этом тотчас же!
— Ну, знаешь! Разве я могла бы подумать, что ты не догадаешься? Что ты меня заподозришь? Я и понятия не имела, почему от тебя веет таким холодом! Сейчас же проси у меня прощения за то, что посмела думать, что я тебя предала, у, гадкая… дурища! И поцелуй свою Жоржетту.
Она была в объятиях подруги, которая теперь глядела на нее с нежностью. Обе они снова обменялись тем былым взглядом самоуважения, который вызывал у них воспоминание о заведении Дезагремен.
Фелисьенна гордилась теперь своей снова достойной ее подругой.
Немного смущенные разъединившим их на время недоразумением, они без ненужных слов пожимали друг другу руки.
Тут же в ожидании кавалеров Фелисьенна потребовала, чтобы ей принесли открытку, и написала г-ну Тэтвиду приглашение вернуться к ней, обвиняя себя в том, что поверила наветам злых языков. У того, сперва занявшего позицию обиженного, достало хорошего вкуса ни минуты больше не винить свою дорогую Фелисьенну, каковая на другой день около двух часов у себя дома не преминула, впрочем, пожурить его за дурное поведение:
— Ах, милостивый государь, — сказала она, надувши губки и грозя ему пальцем, — оказывается, это правда, что вы сорите деньгами на всяких девок?
ПЫТКА НАДЕЖДОЙ
О, голоса, только голоса, чтобы кричать…
Эдгар По. "Колодец и маятник"
Это было в давние времена. Как-то вечером под своды Сарагооского официала в сопровождении фра редемптора (заплечных дел мастера) и предшествуемый двумя сыщиками инквизиции с фонарями преподобный Педро Арбузе де Эспила, шестой приор доминиканцев Сеговии, третий Великий инквизитор Испании, спустился к самой отдаленной камере. Заскрипела задвижка тяжелой двери: все вошли в зловонное inpace [букв.: могила (лат.)] где слабый свет, проникавший через окошечко под потолком, давал возможность различить между вделанными в стену железными кольцами почерневшие от крови деревянные козлы, жаровню, кружку. На подстилке из навоза в цепях и с ошейником сидел там человек уже неразличимого возраста с исступленным выражением лица и в лохмотьях. Этот узник был некто иной, как рабби Асер Абарбанель, арагонский еврей, обвиненный в ростовщичестве и беспощадном пренебрежении к беднякам, которого уже больше года ежедневно подвергали пыткам. И тем не менее, поскольку "ослепление его было столь же стойким, как и его шкура", он упорно отказывался отречься от своей веры. Гордый своими Древними предками, и тем, что род его по прямой линии продолжается уже не одну тысячу лет, ибо все достойные своего имени евреи ревниво блюдут чистоту своей крови, он, согласно Талмуду, происходил от Отониила и Ипсибои, супруги этого последнего судьи Израиля, это обстоятельство тоже поддерживало его мужество во время самых жестоких и длительных пыток.
И вот с глазами, полными слез, при мысли, что эта столь твердая душа отказывается от вечного спасения, преподобный Педро Арбузе де Эспила, приблизившись к дрожащему раввину, произнес следующие слова: