В ближайшем времени на страницах «Нувель де ла Провенс» можно будет ознакомиться с фактами, излагающимися ниже тем газетным слогом, как известно, двусмысленным и глумливым, подчас макароническим, а нередко и тривиальным, который в ходу, надо признаться, у иных слишком уж завзятых радикалов. Слог этот, натужно шутливый, свидетельствует лишь о своего рода возвращении к животному состоянию.
«Недавно вступившая в брачный союз с блистательным и уже ставшим притчею во языцех виконтом Илером де Ротибалем, достойным отпрыском одного из знатнейших среди мелкопоместного дворянства родов Ангумуа, очаровательная, юная и меланхолическая виконтесса Эрминия — увы! — де Ротибаль, в девичестве Бономе, прогуливалась вчера в достаточно поздний час по парку у себя в поместье, и рука ее томно покоилась на рукаве мундира хорошо известного в свете подпоручика кавалерии, ее кузена. Внезапно откуда-то сверху, как полагают, с верхушки одного из высоких деревьев в дальней части парка, раздался грохот, подобный громкому выстрелу из карабина. Обворожительная молодая женщина испустила вопль и, истекая кровью, упала в объятия своего великолепного спутника. Сбежались слуги. Когда хозяйка усадьбы была доставлена к себе в опочивальню, присутствовавшие заметили, что она при смерти: прелестная головка была весьма основательно пробита неким метательным снарядом, каковой искусные медики, призванные со всею поспешностью, покуда не смогли извлечь из-под роскошных кудрей, слипшихся на зияющей ране. Нынче утром, примерно без десяти десять, после продолжительного, мучительного и спазмодического коматозного состояния виконтесса испустила последний вздох. Специалисты приступают к вскрытию головного мозга; метательный снаряд по извлечении будет передан в распоряжение следственных органов.
Серьезные подозрения тяжким бременем ложатся на супруга усопшей, ревность которого, если принимать на веру слушки, могла пробудиться, и отнюдь не без основания, уже давно. Обстоятельство, заслуживающее особого внимания: двадцать минут спустя после события, когда виконта повсюду разыскивали, агенты нашей полиции схватили его на вокзале в тот момент, когда с чемоданом в руке он вскакивал в вагон экспресса, отбывавшего в столицу. Господин де Ротибаль был препровожден к господину следователю, каковой оказался в отсутствии (отлучившись, дабы констатировать еще пять преступлений), а потому виконт провел ночь в камере предварительного заключения. По дороге к господину следователю задержанный соблаговолил сообщить господину комиссару полиции всего лишь о некоем «Обществе разводчиков» (?), в парижское правление какового он хотел (тщетно) телеграфировать, дабы отсрочить, как он сказал, выполнение важного заказа. Возможно, он уже симулирует помешательство? Надо полагать, к тому времени, когда будут опубликованы эти строки, с подследственного уже снимут первый допрос. Ожидаются признания весьма важного характера. Местные жители пребывают в волнении.
Поспешим, однако же, успокоить читателей: несмотря на «титул» подследственного, на сей раз духовенству не удастся спрятать дело под сукно, поскольку, слава Богу, небеса больше не вмешиваются в наши земные судебные разбирательства».
Вот странная беседа, восстановленная по материалам протокола за подписью господина секретаря суда и при чтении способная вызвать негодование даже самых отъявленных скептиков, каковая имела место на следующее утро в кабинете господина следователя, куда к моменту приезда должностного лица был препровожден господин виконт де Ротибаль, проведший ночь в камере предварительного заключения. Достопочтенный юрист в первый миг, казалось, испытал удивление при виде молодого человека, изысканные манеры и облик которого словно бы заранее свидетельствовали о непричастности к гнусному злодеянию, приписывавшемуся ему общественным мнением.
Однако когда господин следователь — все же строго и угрожающе — напомнил молодому аристократу, что ему предстоит узреть останки той, кого все уже именуют его жертвою, господин виконт де Ротибаль прервал своего собеседника и с самою светской улыбкой, никогда не сходившей с его уст, проговорил, поправив свой монокль, с величайшим самообладанием:
— Сударь, вы удивительным образом заблуждаетесь, должен вас предупредить. Одно из главнейших неудовольствий, причиненных мне этим загадочным злоключением, состоит в том, что я обвиняюсь в поступке, который выставляет меня в самом смешном свете. Вот она, толпа, и ее праздные толки! Помилуйте: мне — и вдруг взбираться на какой-то сук, сидеть там в засаде лишь для того, чтобы подстрелить, словно какую-то перепелку, премилую женщину, да к тому же мою жену? И вдобавок еще «из ревности»?.. Ну нет, поистине, я оказался бы слишком скверной заменою Тамберлика и иже с ним, чтобы допеть партию Отелло до этакого до-диеза. Даже если предположить, что я способен на подобную причуду, неужели мне бы не хватило ума позаботиться по крайней мере, чтобы меня схватили на месте преступления? Оставим это. И кстати, знаете ли, давайте-ка рассеем разом все подозрения. Профессия, которую я избрал, по сути своей не совместима с устарелыми крайностями такого рода: я — разводчик.