Я видел все, что происходило потом. Все остальные — отец, мама, Давид и даже дети — закрыли глаза. Губы отца чуть шевелились в молитве, но глаз он не открывал. Я же видел все происходящее.
В эти минуты я не умер только потому, что с холодной изобретательностью придумывал способы мщения находящимся в комнате людям. Картины расчленения заживо, избиение плетью, муки огнем и другие ужасы рождались в моем воспаленном мозгу. И я буду истязать их сам, дабы быть уверенным в том, что каждый из мучителей получит удар в самое болезненное для него место. Я считал количество погромщиков в комнате и старался запомнить их лица.
Не знаю, сколько времени пробыли бандиты в нашем доме, но вскоре с улицы послышались крики: «Большевики! Красные! Красные идут! Большевики в городе! Красные! Да здравствуют Советы!!».
Киров поспешно погасил свет, и из темноты до меня донеслись растерянные голоса и панический топот. Я открыл окно, выпрыгнул на тротуар и помчался в ту сторону, откуда доносились радостные крики. Вскоре я оказался в толпе мужчин и женщин, бегущих с радостными криками навстречу победоносной армии. Я чувствовал, как по моим щекам стекают слезы, тяжелые и горячие, словно расплавленное железо. Среди бегущих рядом со мной людей было много таких, которые, как и я, не могли сдержать слезы радости.
Мы свернули за угол и увидели триумфально вступающий в Киев авангард Красной армии. Часть красноармейцев была одета в лохмотья, а некоторые в потрепанные мундиры, кто-то из них носил сапоги, а кто-то лапти. Бородатые и радостные победители уплетали консервированный компот из банок, захваченных в оказавшейся на их пути бакалейной лавке. Среди этих воинов особенно выделялся один, в клеенчатом фартуке мясника и с огромным кавалерийским палашом в руках. Несмотря на свой странный вид, эта разношерстная армия смогла отвоевать Киев, и теперь обитатели города бежали, чтобы обнять и расцеловать своих освободителей.
— Гражданин начальник! — выкрикнул я, останавливая человека, который показался мне командиром. Человек был не высок ростом и очень смахивал на конторского служащего. Он был целиком поглощен выуживанием персика из банки при помощи штыка.
— Гражданин начальник, умоляю…
— Что ты хочешь? — спросил он, продолжая выковыривать из банки фрукт.
— Я хочу ружье. Мне нужно ружье и несколько человек в помощь! — рыдал я, вцепившись в его рукав. — Выслушайте меня. Выслушайте меня, ради Бога!
— Сколько тебе лет, товарищ? — спросил он, не замедляя шаг и жуя успешно извлеченный персик.
— Шестнадцать. Дайте мне, пожалуйста, ружье и пошлите со мной несколько человек.
— Отправляйся домой, маленький товарищ, — сказал он, ласково потрепав меня за волосы. — Иди домой к маме и папе, а завтра утром, когда мы выспимся и наведем порядок, приходи к нам в штаб, и мы все решим…
— Я не могу ждать до завтра! — слезы лились по моим щекам. — Только сейчас! Этой же ночью! Ружье мне нужно прямо сейчас!
— И в кого же ты хочешь стрелять? — спросил он, первый раз внимательно взглянув на меня.
— Там пятнадцать человек, и я должен…
— Боже мой! — со смехом произнес он.
— Почему вы смеетесь?! — заорал я. — Какого дьявола вы смеётесь?
— Я, товарищ, очень устал, — ответил он, вытирая лицо. — Мы две недели были в боях, и мне очень хочется прилечь.
— Да будьте вы прокляты! Почему вы не хотите меня выслушать?
Он обнял меня за плечи, и мы зашагали рядом.
— Ну, хорошо, малыш. Я тебя слушаю. Неужели дела обстоят действительно так плохо, как ты думаешь?
Я рассказал ему о нашем горе. По мере моего рассказа командир все больше мрачнел. Он отбросил банку с недоеденным компотом и крепко сжал мое плечо. Выслушав все до конца, командир отвел меня к какому-то очень высокому человеку в форменном кителе и обычных штатских брюках. Человек шагал чуть позади нас. Это был сотрудник Чека, который должен был немедленно наладить милицейскую службу в Киеве.
Красный командир, не отпуская моего плеча, поговорил с сотрудником Чека, и тот со вздохом произнес:
— Я могу дать тебе только одного человека. Надеюсь, что он не заснет по пути к дому.
— И ружье! — крикнул я. — Мне нужно ружье. Не забудьте дать мне винтовку!
Военные вначале с сомнением взглянули на меня, а затем обменялись вопросительными взглядами.
— Ему уже шестнадцать, — сказал командир.
— Не волнуйся, — произнес чекист, — мы дадим тебе винтовку. А теперь, ради всего святого, перестань выть.
— Хорошо, — ответил я, хотя слезы продолжали катиться по моим щекам. Не обращайте внимания. Где ружье?