Однако же не эти негативные предположения мешают мне восстановить листок. Отнюдь.
Обстоятельства, при которых мы его нашли, уверенность, быть может, беспочвенная, что некое сокровенное предначертание управляет — чаще, чем мы думаем, — событиями и фактами, которые на первый взгляд зависят от чистой случайности, в общем, мысль, что тут не обошлось без своего рода провидения, перста судьбы, так сказать, раз именно мы — Франческо и я — оказались именно там, именно в ту ночь и именно в тот час, чтобы иметь возможность подобрать сокровище, которое в противном случае было бы навсегда утеряно, — все это да еще моя слабость к аргументам из области иррационального укрепили меня в мысли, что в маленьком бумажном шарике заключена великая тайна, стихи сверхчеловеческой силы и красоты. А уничтожить плод своего труда поэта побудило горькое сознание, что он никогда больше не сможет подняться до подобных высот. Ведь известно, что художник, достигший в своем творчестве вершины расцвета, неизбежно начинает скатываться вниз и поэтому склонен ненавидеть все, что создано им раньше и что напоминает ему о навсегда утраченном счастье.
Пребывая в такой уверенности, я предпочитаю хранить неприкосновенной драгоценную тайну, заключенную в бумажном шарике; я берегу ее в расчете на какое-то туманное будущее. И как ожидание чего-то хорошего приносит гораздо больше радости, чем обладание им (поэтому разумнее смаковать, а не удовлетворять сразу же эту поразительную разновидность вожделения, подкрепленного сознанием, что все еще впереди; по-видимому, ожидание, не отягченное страхом и сомнением, и является единственной формой счастья, доступной человеку), как весна, несущая в себе обещание лета, радует человека больше, чем само лето — долгожданное исполнение этого обещания, так и предвкушение блистательной и доселе не известной поэмы, возможно, даже выше того художественного наслаждения, которое дает нам непосредственное и обстоятельное знакомство с ней.
Мне могут возразить, что все это плод моего слишком разыгравшегося воображения, что таким образом можно докатиться до всяких мистификаций, до блефа. И все же, если мы оглянемся назад, то убедимся, что у самых прекрасных и сильных наших радостей никогда не было более прочной основы.
Впрочем, не в этом ли вся тайна поэзии, принявшая в данном случае одну из своих крайних форм?
Кто знает, возможно, поэзия вовсе и не нуждается в открытом и общепонятном языке, в каком-то логическом смысле, в том, чтобы ее слова складывались в членораздельные фразы или выражали какие-то разумные понятия. Или еще: слова, как в нашем случае, могут быть разорваны на куски, перемешаны в кучу отдельных слогов. Больше того: чтобы наслаждаться чарующей красотой, постигать силу этих слов, их вообще не нужно читать. Выходит, достаточно посмотреть на них, достаточно к ним прикоснуться, физически ощутить их близость? Возможно, так оно и есть. Прежде всего, и это самое главное, надо верить, что в той вон книжечке, на той странице, те стихи, те знаки и являют собой шедевр. (См. Леопарди, «Дзибальдоне»: «Прекрасное очень часто прекрасно лишь потому, что его принято считать таковым».) Когда я, например, открываю ящик и сжимаю в руке тот самый бумажный шарик, в котором среди скомканных обрывков таится, быть может, черновик стихов — не знаю, такова, как видно, сила самовнушения, — я вдруг, словно по волшебству, начинаю чувствовать себя бодрее, легче, счастливее, меня манит к себе свет духовного совершенства; а откудато издалека, из-за горизонта, начинают приближаться ко мне горы, одинокие горные вершины. (Пусть даже в этом бумажном шарике — всего лишь черновик анонимного письма, которым автор решил погубить кого-то из своих коллег.)
Проблема стоянок
Иметь свой автомобиль — большое удобство, конечно. И все-таки — жизнь у владельца машины нелегкая.
В городе, где я живу, когда-то, говорят, пользоваться автомашинами было просто. Пешеходы сами уступали дорогу, велосипедисты катили по обочинам, проезжая часть оставалась почти свободной, лишь кое-где виднелись оставленные лошадьми зеленоватые холмики. И парковаться можно было где угодно, хоть посреди площади, — выбирай любое место, так рассказывают старики, с грустной улыбкой предаваясь приятным воспоминаниям.
Неужели так оно и было? Или это все сказки, безумные фантазии, в которые уходит человек, когда на него сваливается беда, и остается лишь вспоминать, что жизнь не всегда была к нему такой немилостивой и на его долю тоже выпадали свои радости и тихие ясные вечера? (Облокотишься, бывало, о подоконник и со спокойной душой любуешься миром, засыпающим там, внизу, после трудового дня, и прекрасные песни затихают где-то вдали — правда, хорошо? И она, вся во власти этого чарующего вечера, нежно прижимается милой головкой к твоему плечу, и губы ее чуть приоткрыты, а над вами звезды. Звезды!) Ведь так хочется верить, что хоть что-нибудь из тех давних времен может еще вернуться и лучи утреннего солнца, как и тогда, разбудят вас, упав на ажурный отворот простыни!