Элрой вздохнул еще раз. Как хорошо, что он был дома один. Если он сейчас попробует, ведь никто не заметит? Никто.
Он напрягся и попытался улыбнуться. Губы натянулись в какую-то непонятную, поломанную дугу. Он постарался опустить нижнюю губу и обнажил ряд зубов.
Что он увидел? Ухмыляющееся чудовище.
Постояв несколько секунд с подобным оскалом, он принял свое обычное свирепое выражение.
«Ужасно! Просто кошмарно! — резюмировал Элрой. — Это даже на улыбку не похоже! Что они скажут, если я приду завтра с таким выражением? Они будут смеяться еще больше… и всего-то.
Мистер Бдэчж не прав! Моя улыбка — в ней нет ничего, ни капельки чего-нибудь красивого! Лучше мне не улыбаться вовсе. Я чудовище! Если ты чудовище, никакая улыбка тут не поможет, и это просто смешно…»
Элрой постоял еще.
«Дурак! Все-таки я дурак! А мистер Бдэчж, конечно, прав! Я… ну как можно быть таким дураком?! Я же знаю, знаю, и при этом не обращаю никакого внимания… вот поэтому, поэтому все так плохо. Я просто не желаю принимать то, что мне не нравится! Но так нельзя! Я должен, обязан играть по их правилам… Я обязан улыбаться! Им нужна вежливость, вежливое обращение. И пусть я чудовище, если я буду вежливо улыбаться, никто же ведь не заметит! А если и заметит, разве он скажет мне открыто, что это так, что я чудовище? Нет, он мне подыграет. Они… мы, не они! Мы все подыгрываем друг другу. Вежливо подыгрываем друг другу. Так удобнее, так приятнее, так легче! Вежливая улыбка, когда улыбаешься человеку лишь потому, что положено, а не потому, что правда хочется ему улыбнуться, вежливый отказ, когда говорят одно, а думают другое… Никому не интересна эта правда! Это я только знаю — и то не все, только часть… это я только обращаю на нее внимание! А всем на нее все равно! Она не нужна никому! Просто не нужна — вот и все. И даже если они будут видеть, что на самом деле я чудовище, они не обратят внимания! Они подыграют!
А что такое правда вообще? Если мы все приняли эту игру, она сама станет правдой. Что мне говорят, то и стоит считать правдой. Какое мне дело, что они думают на самом деле, если говорят все равно другое? Что я говорю — то они и будут считать правдой. Если я скажу им: «Я активный, я коммуникабельный, я жизнерадостный, я красивый, я лидер!» и притворюсь, что я такой… и буду действовать, как если бы я действительно был коммуникабельным и красивым, — то так оно и будет. Они поверят, я сам поверю… может, тогда это и станет самой настоящей правдой, если все поверят? Они не узнают, что я чудовище на самом деле. Они… они увидят только улыбку. Улыбка будет мне лучшей защитой. Они не посмеют сказать что-нибудь против улыбки. Они… они же ее хотят видеть! А людям надо давать то, что они хотят, то, что им нужно, только так!
Им нужна моя улыбка… я заблуждался, когда говорил, что улыбаются только дети. Неправда! Улыбаются все! Но искренне — только дети. Дети беззащитны со своей улыбкой, но они не понимают. Долго этого не понимают и счастливы в своем неведении. Испытывают эти ненужные никому чувства, которые совсем не похожи на простую, поверхностную вежливость, они там где-то у них, внутри… Куда они пропадают потом? От всего в конце концов остается одна только вежливость… И почему, почему только я, такой дурак, никак не избавлюсь от этих чувств, как остальные? Я никак до конца… они не нужны. Ни им, ни мне. Просто надо это понять наконец… Мне говорили «Улыбайся!» и я не думал даже — а еще считал себя взрослым! — что можно по-другому, не так, как дети… Я не хочу так улыбаться, как они, я не могу. Но моя улыбка, моя нынешняя улыбка, которую от меня просят, — совсем другое. Никто и не ждет, чтобы мне хотелось. Никто не ждет улыбки от всего сердца. Это просто форма нашей с ними игры. Им не важно, хочу я или нет, и если я не подчинюсь правилам, меня всего лишь исключат из игры. Я почему-то думал, мое нынешнее выражение свидетельствует о сосредоточенности и серьезности, а они воспринимают его по-другому… теперь я понял, что им надо. Действительно понял. И я сделаю, как им надо. Я буду улыбаться. Пусть им будет приятно».
Элрой постоял еще какое-то время. Ему не хотелось улыбаться. Он понимал, что нужно, но… но не хотелось.
«Вот прекрасно! Мне не хочется! Ну и что? Это необходимо… почему мне грустно? почему, если мир так устроен? К чему тогда грустить?.. Людям надо давать то, что им нужно. Мистеру Клейтчсу тогда не нужно было рассказывать о том, сколько сил я затратил на проект и как я старался. Зачем ему? Это только мне хотелось, для себя… Лучше б я рассказал о результатах, к которым пришел. Он это хотел услышать — и надо было думать о нем в первую очередь.