— Повторяю вопрос. Вы уверены?
Она задумалась.
— Как тут можно знать наверняка? Знать, что у человека есть пистолет — это одно, с этим все ясно, но как можно гарантировать, что у человека нет пистолета? Я могу сказать следующее: мы прожили вместе три года, и за это время у меня не возникало и мысли о том, что у него есть пистолет. Мне представляется, идея приобрести пистолет даже не приходила ему в голову.
— Вы бы удивились, узнав, у скольких людей есть оружие.
— Наверное, удивилась бы.
— Иногда возникает ощущение, что половина населения страны ходит с оружием. И многие без разрешения. А если у человека нет разрешения на ношение оружия, он никому не говорит, ни о том, что носит пистолет с собой, ни о том, что он вообще у него есть.
— Я практически уверена, что у него нет пистолета, не говоря уже о том, чтобы он носил его с собой.
— Скорее всего, вы правы, но наверняка вы этого не знаете. Поэтому нельзя исключать и такой вариант: у него есть пистолет и он носит его с собой.
Она кивнула: логичный вывод.
— И вот тут я должен задать вам вопрос. Вернее, вы должны спросить себя и дать мне ответ. Как далеко, по-вашему, все может зайти?
— Я что-то не понимаю, о чем вы.
— Мы уже говорили о том, что без физического воздействия не обойтись. И последствия будут сказываться несколько дней. Ребрам его крепко достанется.
— Хорошо.
— Да, конечно, если этим все и закончится. Но вы должны понимать, что может и не закончиться.
— О чем вы?
Он сложил ладони домиком.
— Понимаете, не вам решать, где ставить точку. Я не знаю, слышали ли вы эту присказку… о горилле. Не вы принимаете решение, когда надо остановиться. Вы останавливаетесь, когда так решает горилла.
— Я слышу это впервые. И, наверное, не все понимаю. Горилла — это Говард Беллами.
— Горилла — не он. Горилла — насилие.
— Ага.
— Вы что-то начинаете, но не знаете, во что это выльется. Окажет ли он сопротивление? Если да, ему достанется чуть сильнее, чем предполагалось сначала. А если он будет и дальше сопротивляться? Пока он не угомонится, его будут бить. Выбора нет.
— Я понимаю.
— Плюс человеческий фактор. Парни… в их действиях не должно быть эмоциональной составляющей. И вы полагаете, что их будут отличать хладнокровие и профессионализм.
— Конечно.
— Но это справедливо до какого-то предела, потому что они всего лишь люди, понимаете? Если они начинают злиться на своего клиента, они говорят себе, что он кусок дерьма, и уже с ним не церемонятся. Где-то они выполняют задание, а где-то добавляют и от себя, особенно, если клиент их обзывает или, обороняясь, заденет. А разозлившись, они могут причинить больше вреда, чем оговаривалось заранее.
Она снова задумалась.
— Я понимаю, о чем вы.
— Поэтому все может зайти дальше, чем кто-либо мог предположить. Он может попасть в больницу.
— С переломами?
— И не только. С разрывом селезенки. Знаете, люди умирают и от удара кулаком в живот.
— Я видела фильм, в котором так и случилось.
— Я видел фильм, в котором человек раскидывает руки и летит, как птица, а вот смерть от удара кулаком в живот возможна не только в кино, но и в реальной жизни.
— Вы заставили меня задуматься.
— Тут действительно есть о чем подумать, потому что вы должны быть готовы ко всему. Вы понимаете? Вряд ли, конечно, дело зайдет так далеко, в девяносто пяти случаях из ста без этого удается обойтись.
— Но может зайти.
— Именно. Может.
— Господи, — выдохнула она. — Он, конечно, сукин сын, но я не хочу его смерти. Я хочу, чтобы он получил наглядный урок. Я не хочу до конца моих дней терзаться из-за него угрызениями совести.
— Я так и думал.
— Но я не хочу платить этому сукиному сыну десять тысяч долларов. Я все усложняю, не так ли?
— Я отлучусь на минутку, — он встал. — Вы пока подумайте, а потом мы продолжим разговор.
Пока он отсутствовал, она повернула книгу к себе. Посмотрела на фотоснимок автора, прочитала несколько строк аннотации. Вернула книгу на место. Отпила «мартини», выглянула в окно. Автомобили проезжали мимо, едва пробивая светом фар густой туман.
— Я подумала, — сказала она, когда он сел за столик.
— И что?
— Вы отговорили меня платить вам пятьсот долларов.
— Я так и предполагал.
— Потому что я не хочу, чтобы его убили, я даже не хочу, чтобы он попал в больницу. Мне приглянулась идея напугать его, напугать как следует, может, начистить физиономию. Все потому, что я разозлилась.
— Разозлиться может каждый.
— Но теперь я понимаю, что хочу одного: чтобы он перестал требовать с меня эти десять тысяч. Господи, это все мои деньги. Я не хочу отдавать их ему.