Мой ущерб от неудачных родов составил более тысячи йен. Но это даже и не так важно. Колли была словно избалованная дочка. Она не отходила от меня, даже когда мне приходилось засиживаться заполночь за письменным столом — клала морду мне на колени. Она не оставляла меня в одиночестве даже в туалете. Поэтому с её смертью мне сделалось как-то не по себе, и я съехал из своего дома в Сакураги. Это заставило меня подумать о том, что, несмотря на столь значительные достижения в акушерстве, с собачьими родами дело обстоит не так уж и хорошо.
Теперь предстояли вторые роды у терьерихи. Когда около одиннадцати вечера она стала разгребать солому в своём ящике, я сразу понял, что она разрешится от бремени нынешней ночью. Я как следует накормил её овсянкой с яичным желтком и приготовил всё необходимое: гигроскопическая вата, ножницы, струна, спирт… Её ящик стоял рядом с моим рабочим столом. В эту ночь жена постелила себе рядом с ящиком и легла прямо в верхней одежде. Собака так привыкла, что жена всегда находится в поле её зрения, что всё равно не смогла бы успокоиться, если бы её не было рядом.
Но вот, наконец, она вылезла из ящика и решительно подошла к жене. Стала крутиться вокруг, наступала на концы одеяла. Похоже, она решила рожать здесь. Жена спала и не замечала, что творится вокруг неё. Дыхание собаки становилось учащенней, постанывая, она крутилась на месте. Временами позёвывала. На морде её читалось удивление: уже поздно, пора спать, отчего же у меня так болит живот? Я пока что ничего не предпринимал, продолжая читать первый рассказ Тамба Фумио под названием «Форель».
Около трёх ночи начались схватки. Я ощупал живот и решил, что пора отнести её в ящик. Собака напряжённо смотрела на меня снизу вверх. Тут у неё отошли воды, и она стала лизать дно ящика. Не прошло и нескольких минут, как первый щенок появился на свет. Было ровно четыре часа.
— Эй! Вставай скорее! Она рожает!
Жена вскочила на ноги, при виде крови руки у неё задрожали. Щенок лежал в оболочке, похожей на сдавленную кишку или воздушный шарик. Такое зрелище мне было уже привычно. Я разрезал ножницами послед. Собака стала ожесточённо лизать его, потом попыталась разорвать зубами. Щенок был похож на вымокшего крысёнка. Он открыл рот, зашевелился. Я отрезал ножницами пуповину. Вообще-то я намеревался использовать струну, но сейчас это показалось мне чересчур хлопотным. Главное здесь — не перепутать последовательность: сначала послед, потом пуповина. Потом завернул всё это в гигроскопическую вату и выбросил. Считается, что иначе мать сожрёт послед. На этот счёт есть два мнения. Одни утверждают, что от этого портится желудок, другие — что прибывает молоко. Поскольку каждому щенку полагается послед, я решил, что дам матери съесть только один или два. Щенок, между тем, заметно оживился и даже попробовал ползать, как если бы какая-то мистическая сила исходила от языка матери, вылизывавшего его. Щенок стал искать сосок. Мать была занята тем, что ликвидировала языком последствия родов. Я стал помогать ей — обтёр ватой щенка и её саму.
«Ну что ж, по крайней мере, хоть один живой. И шёрстка симпатичная. Только уж больно маленький», — сказал я с облегчением и отёр кровь с рук. Жена склонилась над ящиком. Она сказала: «Хорошо, что маленький. Помнишь, как мы в прошлый раз с большими намучились? Наверное, щенков будет много. Я что-то боюсь его потрогать. По-моему, он никак не может найти, где молоко».
Я перевернул щенка. Это была девочка.
Второй щенок родился чуть позже, без двадцати пять. Это был мальчик, он шёл труднее и был больше. Щенок выглядел здоровым, шерсть на головке была белой, что сообщало ему какую-то невинность. Жена положила щенка за пазуху, согрела и обтёрла. «Вот, уже двое живых, не хуже, чем в прошлый раз». — ласково говорила она собаке.
Не прошло и десяти минут, как родился третий. Это был тоже мальчик с чёрной маской на мордочке. Я дал послед матери. Обтёр щенка, но он пополз в сторону матери и измазался снова. Головка у него была в крови. Жена засунула его погреться за пазуху. Её страх прошёл. «Он меня сосёт! Больно!»