– Ну, и что с ним?
– Что! Дали мы, конечно, отпор. Отобрали партбилет – с восемнадцатого года, сукин кот! Дьяконов его обезоружил и предложил в трехчасовой срок убраться из района. Послали письмо п краевой комитет… Уехал… А где гарантия, что покается и в другой район не пошлют? Они каяться умеют! Ну, пойдем!
– Опять «пойдем»? Ведь третий час ночи!
– Вот-вот, самое время… К пяти часам в район выедут четыре партгруппы.
– Да в чем дело?
– Увидишь и услышишь… У меня нарочный из Покровки сидит.
В райкоме дым столбом от папирос и цигарок… Кабинет Лыкова и приемная забиты вооруженными коммунистами, комсомольцами. Есть и беспартийные – из районного актива…
Нарочный из Покровки – член сельсовета – рассказывает: вчера, около полудня, на улице возле школы, где проходило общее собрание села, появились двое конников, одетых в крестьянское платье. Спешились и вошли в школу. Один из приезжих – высокий и горбоносый, – подойдя к окружному уполномоченному по коллективизации, спросил:
– Городской?
– Да, я из города. А в чем дело, товарищ?
– Рабочий, служащий?
– Деповской я. Машинист паровозный. А вы кто?
– Сейчас узнаешь. Коммунист?
– Да, член партии.
Ударил двойной грохот наганов приезжих. Падая на пол, уполномоченный так и не услышал последующих слов горбоносого:
– Здорово, мужики! Я – Огоньков, командующий крестьянской армией! Я – за советы без коммунистов! Не бойтесь – крестьян я не трогаю, а коммунистов что натравливают вас друг на друга, бью беспощадно! Не расходитесь: сейчас будет производиться выдача денег…
Второй бандит вывернул из торбы кучу денежных знаков и стал без разбора оделять крестьян…
В просторном школьном дворе расположился вооруженный отряд, человек с полсотни… С крестьянами, окружившими конников, бандиты были вежливы и обходительны. Тарахтели два бубна, в кругу плясали…
Огоньков, выйдя на крыльцо школы, держал еще одну краткую речь.
– Пробуду у вас недолго. Ничего нам не носите – у нас есть все. Объявляю прием в крестьянскую армию! Кто захочет послужить общему делу в борьбе против насильников-коммунистов, милости прошу! Принимаю со всяким оружием!
Банда пробыла в селе около двух часов и ушла, прихватив с собой шесть новых «добровольцев» – кулаков.
И вот райвоенком зачитывает списки боевых партгрупп:
– …командир группы – красный партизан Евтихиев… Четвертая группа… командир – красный партизан Иван Николаев! Задача: найти банду и уничтожить. Всем ясно? Сейчас идите в раймилицию. Там подготовлен транспорт и верховые кони. Штаб – в РИКе. Связь держать телефоном и нарочными…
Дьяконов подошел ко мне:
– Помнишь, что я говорил? Вот тебе и Огоньков. Ты куда сейчас?
– Собираться надо в район по делу о последнем поджоге.
Но в этот день выехать не удалось. Выбрались мы с Игорем лишь на следующее утро. Ехали шагом в волнах тумана, поднявшегося с ближних озер и стлавшегося понизу, вдоль большака. Вокруг царила та рассветная тишина, после которой первые звуки пробуждающейся природы всегда воспринимаются особенно остро.
Через полчаса приглушенные туманной дымкой мягкие переливы золотистых, пурпурных и зеленоватых тонов восхода сменились алым, красный солнечный диск пополз вверх и все вокруг ожило птичьими голосами…
– Хороший день будет, – задумчиво произнес Игорь. – Эх, так и не пришлось нам пострелять эту осень!
– «Если небо красно к вечеру – моряку бояться нечего. Если красно поутру – моряку не по нутру.» К ночи жди непогоду…
– Вы бы, все же, маузер приготовили… Давно он у вас?
– С гражданской войны… Только употребляется в «особо торжественных» случаях.
Я прищелкнул маузер к деревянной колодке – прикладу – и накрыл просторным плащом. Игорь смотрел на пистолет восхищенно. Игорь очень любил оружие.
– Как-нибудь дадите пострелять?
– Как-нибудь дам… Ну, погоняй, Игорек!
Дорога была пустынной.
Высокие травы в этом году не были скошены и наполовину, и в воздухе еще плыл слабый аромат цветов, вперемешку с запахом тинисто-озерной прели…
Я стал думать о предстоящей работе. В Ракитино с провокационной целью подожгли местную церковь. Поджигателей успели захватить, пожар залили. Мне предстояло теперь разоблачить вдохновителей и внести успокоение в разгоряченную и взбудораженную деревню, наполовину состоящую из неграмотных, отравленных религиозным дурманом людей.
Накормив лошадь в полдень, мы двинулись дальше, надеясь к вечеру добраться до Ракитина.
Но судьба сулила иное.
С трех часов дня небо затянули тучи, полил дождь. Карька еле волочил ноги и стал засекаться.
Темнота застала нас верстах в семи от Ракитина, неподалеку от небольшого хуторка немцев-колонистов, расположенного в лесу, на перепутье трех дорог. Я знал, что скоро будет речка с мостиком, ехал уверенно.
И тут произошло несчастье. Конь, ступив в темноте на слабое сооружение из бревешек и жердей, провалился передней ногой сквозь щель мостового настила, пошатнулся и с пронзительным ржаньем, ломая оглобли, рухнул вниз, увлекая с собой ходок. Нам посчастливилось выпрыгнуть.
Дождь все лил… Извлечь коня и повозку из илистой жижи вдвоем оказалось не по силам. Увязая в тине по колено, мы распрягли лошадь, но поднять Карьку так и не смогли. Только выбились из сил и вывалялись в грязи.
Сквозь деревья мигали светляки окон…
– Забирай портфель, Игорь! Пойдем просить помощи к немцам. Не ушибся?
– Нет… Устал очень…
Мы дохлюпали до середины поселка, не встретив ни души, и остановились очистить пудовую грязь с сапог у какого-то пятистенника, погруженного во тьму. Ставни были закрыты наглухо, и лишь тонкие полоски света просачивались на улицу. Из дома слышались гармошка и нестройное, пьяное пение…
– Гулянка, – сказал Игорь. – Ничего не получится.
В этот момент хлопнула дверь, с крыльца во двор спустились двое с фонарем, и желтое пятно света поплыло к нам.
Ворота были раскрыты настежь. Кто-то невидимый, уже на улице, спросил:
– Котора шинкаркина изба-то?
– Вон, наперекося отсель – белена хата… Через улку – всего и ходу, – ответил второй, странно знакомый голос.
– Да-кось хвонарь! Темень, зги не видать, туды ее в погоду!
– Добегишь и за так… Мне к коням надо… Да посуду не кокни!
– Бегай тут для вас! Они пьют, а мне бегать! Черти гладкие, мать вашу,..
– Ты Федор Иванычу доложись. Он те самого погладит, чище милиции…
– Да ну вас к ляду и с Хведором!
По грязи захлюпали сапоги уходящего.
Игорь сжал мою руку, и у него вырвалось:
– Ромка!
Человек с фонарем справлял нужду.
– Ково тут? А, ты, што ль, Пантелей?
Фонарь подвинулся к нам и поднялся.
– А, батюшки! – со страхом и изумлением сказал цыган и забормотал: – Уходи, отец, тикайте, скорея тикайте, сгибнете, за понюх пропадете, мать честна, свята богородица-троеручица! – наклонился и зашептал, обдавая лицо сивушным перегаром: – Я ить думал, что Пантюха-дозорный! А энто ты, отец… Ох, хмелен нонче Федор Иваныч! Шибко хмелен… Ну, коли жить охота – айда за мной! Должно, дозорные на околице от дожжа в избу укрылись… А то беспременно приставили бы вас Федор Иванычу… Ну, айдате скорея!
– Погаси огонь Роман.
– Не боись. Я выведу…
Он повел огородами.
Путаясь и спотыкаясь в картофельной ботве, мы вышли к речке.
Ромка переправил нас в лодке на другой берег и вышел с нами на высокий ярик. Здесь начинался густой сосняк и дождь ощущался меньше. Цыган поставил «летучую мышь» в траву.
– Ну, счастлив ваш бог!..
Я прислушался. Хутор молчал. Лес глухо шумел…
– Что, Роман, нового хозяина нашел? Опять батрачишь? Ты же в милицию хотел?