Первый. Чудно ты, дедушка, говоришь! Понять тебя трудно! Видно, в долгих странствиях так научился.
А где же они начались? Откуда ты родом?
Шлойма. Родом я польский еврей! Странствия свои начал из Польши!
Второй. Подожди-ка, а ведь тот путешественник тоже поминал какого-то польского еврея! И еще городишко с таким трудным названием… – Межеричи!
Шлойма. Там я и родился!
Второй. Ну и ну! Ты послушай только, что он рассказывал! Пришел он в «Приют для вечных странников», а его отвели к одному очень важному человеку – кто такой, ему не сказали, но видно было, что очень важный – так все с ним почтительно обращались! И вот этот барин у него и спросил, не слыхал ли он, путешествуя по свету, каких-нибудь рассказов про межерического цаддика! А если впредь услышит, то пусть пошлет того, кто рассказывает, сюда, в этот «Приют» – ему, мол, здесь за каждое слово по золотому заплатят!
Шлойма (вскакивает). Нет, видно, путь мой еще не кончен, если кто-то сам меня разыскивает! Видно, уж очень я ему нужен, пойду к нему поскорее!
Второй. Дедушка, да никак ты и есть тот самый межерический цаддик?!
Шлойма. Знаешь, сынок, я уже столько лет им живу, что мне самому частенько кажется, что он – это я, а я – это он!
Простая комната. Иосиф в черной рясе за маленьким столом. Входит Шлойма в сопровождении слуг и других монахов.
Шлойма. Где же он, ваш барин?
Слуга. Тише ты! Он перед тобой! Подойди, поклонись. (Шлойма идет к Иосифу.)
Иосиф. Скажи, ты сам был учеником цаддика или рассказываешь истории, слышанные от кого-то?
Шлойма. Что вы, сударь, я был его любимым учеником. Все думали, что он сделает меня своим наследником!
Иосиф. А что же он?
Шлойма. Он так и сделал. Но только так, что никто из чужих этого не заметил, да я и сам не сразу догадался – он завещал мне самое главное: чудеса! А дом и должность остались другим!
Иосиф. А когда это было?
Шлойма. Без малого сорок лет назад!
Иосиф. Ты устал с дороги, и платье твое сильно изношено. Нам не пристало слушать тебя, пока мы не сделаем тебе то немногое, что в наших силах. Отдохни, смени одежду, а завтра я выслушаю тебя.
Шлойма. Как вам будет угодно, сударь!
После этих слов гаснет свет, освещен только Иосиф, сидящий в кресле – как если бы он «всю ночь не спал и дожидался рассказа Шлоймы». Несколько секунд той же музыки, что перед расставанием цаддика и Иосифа во второй сцене – «Им йошув».
Когда свет загорается – на сцене Шлойма, понуренный, и Иосиф. Оба сидят.
Иосиф. Почему же ты молчишь?
Шлойма. Я не знаю! У меня словно всю память отшибло! Ничего вспомнить не могу!
Иосиф. С тобой так бывало раньше?
Шлойма. Ни разу! Никогда! Ведь я только для того и жил всю жизнь, чтобы рассказывать о цаддике!
Иосиф. Как звали твоего отца?
Шлойма. Янкель! Он был шамесом в синагоге в Межеричах! Вы что, не верите мне? Я не самозванец, я действительно ученик цаддика!
Иосиф. Я верю тебе. Я знаю, что ты ученик цаддика.
Не бойся меня. Ты просто очень устал за все эти годы! Поживи здесь, может быть через неделю к тебе вернется память!
Шлойма сидит, обхватив руками голову. Входит слуга.
Слуга. Ну как? Вспомнил что-нибудь?
Шлойма (мотает головой). Ничего!
Слуга. Так-таки ничего? Ох, бедняга. Жалко смотреть, как ты тут мучаешься. Послушай, а может, ты и в самом деле, а? (Делает неопределенный жест.) Мало ли что в жизни бывает! И не на такое люди идут! При твоей-то бедности можно было польститься! (Шлойма тяжело вздыхает.) Чем так мучиться, ты бы пошел к нему и признался!..
Шлойма. Да говорю же тебе! Я не обманщик!
Слуга. Ты его не бойся! Он непременно тебя простит! Такого еще случая не было, чтобы он не простил – он самых лютых разбойников от смертной казни спасал и из тюрьмы выкупал! Эх, знал бы ты, чей ты гость, да говорить тебе не велено!
Шлойма (про себя). Что же делать?! Что же делать?! (Входит служанка.)
Служанка. Вы бы съели что-нибудь, сударь! Так ведь ноги протянуть недолго!
Шлойма. Не надо мне ничего! (Входит Иосиф. Слуги сразу же низко кланяются. Слуга теребит Шлойму, чтобы он тоже встал. Иосиф останавливает его.)
Иосиф. Можешь ли ты что-нибудь мне рассказать?
Шлойма. Нет! Я не могу вспомнить ни слова! Все, все забыл!