Пролетая, зацепились нечаянно за памятник культуры.
У Энгельса оторвалась связующая нить, и Марс его спасает, они летят купить катушку крепких связей.
Бес Комментариев и Гомопьютер
Марс и Энгельс в работе над трудом: «Бес Коммертариев и Гомопьютер»
Здесь у Марса и Энгельса сердечный приступ от новолуния, образа жизни, парада планет, солнечного затмения и геомагнитной бури.
Спазмы связующих нитей.
Марс и Энгельс отдыхают!..
Марс и Энгельс спят и видят
Бумага для упаковки сыпучих
продуктов — 110 г/м2
Марс и Энгельс иногда показывают разное время, особенно на вокзале, где в данный миг я пишу об этом упорнографическую историю на бумаге для упаковки сыпучих продуктов, потому что все чудеса сыплются с неба!
Памятник Марсу и Энгельсу из материи связующих нитей.
Опущение человека
Это было так же неуловимо, как несомненно.
Профессор небесных наук, декан факультета Луны сначала сошёл на нет, а потом — с ума. Но в данный момент на базаре, где продаётся данный момент, он всё ещё кормится, то есть жив. А поэтому ни за какое вознаграждение, ни под пыткой, ни под гипнозом, ни под шляпкой грибного напитка, ни при каких обстоятельствах не могу сообщить его имя с фамилией.
После поражения наших доблестных войск под Фуфлоо, как только Родина-мать сказала ему «большое спасибо» и прекратила давать небесные деньги на лунные и марсианские «заморочки», как теперь называют у нас космическую агрессию Земли, — его тут же пригласили продолжить лунное дело и всяческое развитие небесных наук во многих упитанных странах, где непременно без унижений имел бы он всякое благо с почётом и премии с орденами подвязок и легионов, не говоря уж о мантиях с прибамбасами.
Но, драгоценный читатель, есть ещё, есть люди, по детской своей простоте не утратившие почти религиозное чувство страха-ответственности за большие секреты и взлёты отечественной в прошлом науки. Мой профессор таков, и чувства его таковы, и они совратили его на скользкий путь научной неподвижности в масштабах планеты, а научная неподвижность такого масштаба как раз порождает жуткую беготню и метание.
Профессору было пятьдесят лет, и у профессора было пятьдесят денег. В одном конце города он купил нечто за пятьдесят денег и помчался в другой конец, где продал за сто денег. Так поступил он тридцать один раз, и получился у него маленький капитал. С ним профессор отправился в Китай и обратно, нечто купил и продал. Так поступил он двадцать один раз, и получился у него капитал более путешественный. С ним профессор отправился в Турцию, в Индонезию, в Шри-Ланку, в Арабские Эмираты, в Тунис, в Мексику, в Бразилию, в Японию, в Корею, нечто купил и продал. Так поступил он сто сорок шесть раз, и получился у него капитал во всех странах, куда его приглашали продолжить лунное дело и всяческое развитие небесных наук.
Мало-помалу дети профессора подросли в интернатах на лоне швейцарских гор и озёр, альпийских лугов, потом он отправил их в Англию учиться банкирскому делу, а сам из российских сугробов надзирал за тем, чтоб его капиталы вертелись круглые сутки, мотаясь на катушку судьбы.
И, конечно, за двести пятнадцать раз в течение каких-то пяти-шести лет познал он такие секреты, в сравненье и рядом с которыми прежние, накопленные за тридцать лет научной сверхтайности, были детским лепетом и чепухой, — тем более что наука Луны закрылась у нас лет на сорок, покуда бананы не придут в каждый дом.
Не шатался он по ночным клубам, ресторанам и казино, не светился в шикарных автомобилях, не соблазнялся любовными чарами и эропланами, иногда ходил в оперу. Но вот ведь какая пагуба крылась, однако, до поры до времени в его избирательно-пристальном взгляде на городской пейзаж, и вот ведь какой штык выскочил вдруг из этой пристальной избирательности, чтобы всю его жизнь проткнуть и выпустить сок из неё безвозвратно, — о том и речь…