«Задержанная, наверно», — подумал Дзержинский и еще раз оглянулся.
Поднявшись этажом выше и не постучав, он отворил дверь в кабинет одного из следователей. Следователь не удивился: Дзержинский часто бывал на допросах, сидел молча минут десять — пятнадцать, иногда задавал несколько вопросов, помогал следователю, советовал ему, как допрашивать, и уходил.
У этого следователя все было благополучно.
Он занимался делом монахов Николо-Угрешского монастыря, которые недавно устроили попытку контрреволюционного выступления против местных органов советской власти. В Николо-Угрешском монастыре сотнями дневали и ночевали белогвардейцы, бежавшие из Москвы. В монастырских покоях митрополита нашли целую пачку контрреволюционных воззваний.
Сейчас следователь, к которому зашел Дзержинский, допрашивал длинноволосого священника из монастыря. Дзержинский слушал и просматривал воззвания. Потом спросил:
— А какая связь была у вас с «Союзом приходских общин»?
— Главным образом личная связь, —ответил священник.
— А пулеметы где взяли?
— Пулеметы? — переспросил священник.
— Ну да, пулеметы.
Священник помолчал, потом солидно ответил:
— Я лично в пулеметах не повинен, и митрополит тоже не повинен, но бывший дьякон, некто Суходольский, записался к вам в красное войско и взял у вас два пулемета.
— Для этого и записался?
— Не могу знать, — ответил священник.
Дзержинский зашел еще к двум следователям; один допрашивал бандита-налетчика, кудрявого и красивого парня с золотой серьгой в ухе, а другой — офицера. Офицер этот, когда его арестовывали, отстреливался, а теперь говорил, что он вовсе не отстреливался, что это недоразумение и что его обязаны сию же минуту выпустить. Следователь нервничал. Дзержинский велел офицера увести, а следователю приказал как следует выспаться.
— У вас совсем измученный вид, — сказал он. — Офицерик ваш видит, что вы полубольны, и издевается над вами. Отоспитесь, чаю попьете горячего, и он у вас живо заговорит. Спокойной ночи. Приказываю сейчас же лечь спать. Закройте за мной дверь на ключ и снимите телефонную трубку.
Он вышел.
Четвертый следователь, к которому зашел Дзержинский, был совсем молодым парнем. Дзержинский сел на стул возле двери и стал слушать. Молодой парень допрашивал простую женщину в старом порыжевшем пальто и в ковровом платке. Женщина говорила только «да» и «нет» и плакала.
— Почему вы ее арестовали? — спросил вдруг Дзержинский у следователя.
— Как почему?
— За что вы ее арестовали? — опять спросил Феликс Эдмундович. — За что, почему, на каком основании?
— Я арестовал ее, товарищ Дзержинский, на том основании, что она пришла узнать о своем брате.
— Ну?
— И я...
— И вы?
— И я... ее... задержал.
— Так, — сказал Дзержинский, — так. Дайте мне дело, на основании которого эта гражданка арестована...
— Она спрашивала о своем брате... — начал было молодой чекист.
— Я слышал, но мне нужно основание...
— Ее брат арестован.
— Довольно, — сказал Дзержинский. — Мне надоело в десятый раз слушать одно и то же!
Его глаза потемнели.
— Вы совершили непростительную ошибку, — говорил он, — непростительную для большевика-чекиста. Вы арестовали ни в чем не повинного человека...
— Но, Феликс Эдмундович...
— Не перебивать, когда с вами говорит ваш начальник! Вы поступили не как чекист. За второй такой случай я удалю вас из аппарата ВЧК. Поняли?
Молодой чекист, опустив глаза, сказал, что понял. Дзержинский повернулся к женщине:
— А брат ваш плохой человек, — сказал он, — негодяй-человек. В то время, когда все мы голодаем, да не только мы, но и дети голодают, братец ваш спекулирует хлебом, сахаром, солью, продает краденное у государства... Кстати, почему у вас такой истощенный вид? У вас дети есть?
— Есть, — кивнула женщина.
— Один?
— Нет, трое.
— А муж?
— Мужа моего убили, — тихо сказала женщина. — Он под Петроградом убит; когда Юденич наступал, его и убили.
Она смахнула слезу.
— А на что вы живете? — спросил Дзержинский.
— Стираю, — сказала женщина, — за больными хожу. Кто что даст.
— А брат вам не помогал?
— Нет, он у нас скупой очень. Голодным детям куска не даст...
Она заплакала.
— Я ему тоже стираю, — говорила она, — так он платит, как милостыню. «Я, — говорит, — твой благодетель, я тебе зимой сколько пшена передавал, а ты все требуешь». Разве ж я требую? Я прошу, — у меня дети голодные.
— Зачем же вы сюда пришли? — спросил Дзержинский. — Ведь знаете, что он за птица, ваш брат.
Дзержинский встал.
— Отправьте гражданку домой на моей машине, — сказал Дзержинский.
Через несколько минут женщина неумело и испуганно отворяла дверцу автомобиля председателя ВЧК.
Когда она уже села, к автомобилю подошел красноармеец и, передав ей пакет, сказал:
— От товарища Дзержинского.
Автомобиль двинулся.
Дома женщина развернула пакет: там было полтора фунта хлеба, селедка и шесть яблок. Женщина заплакала.
Понемногу в ее холодную, нетопленую комнату собрались соседи. Дети жадно ели яблоки с хлебом, на столе лежала селедка, а соседи переглядывались и вздыхали. Женщина все плакала и, плача, рассказывала о том, как сам начальник, комиссар, посадил ее в свой автомобиль и послал ей пакет.
В это самое время Феликс Эдмундович Дзержинский возвратился из обхода в свой кабинет. Секретарь сказал ему:
— Тут без вас звонил Горький. Соединить?
Секретарь вызвал квартиру Горького и передал трубку Дзержинскому.
— Здравствуйте, Алексей Максимович, — сказал Дзержинский. — Давно мы не видались...
С Горьким он разговаривал долго, смеялся своим заразительным, молодым смехом, потом сказал секретарю:
— Все по поводу ученых хлопочет Горький. Голодают они у него. Надо помочь, обязательно надо. А где взять еду?
Пока он разговаривал с секретарем, в комнату вошел фельдъегерь из Кремля. Дзержинский вскрыл пакет и узнал почерк Ленина.
«Ввиду того, — писал Ленин, — что налеты бандитов в Москве все больше учащаются и каждый день бандиты отбивают по нескольку автомобилей, производят грабежи и убивают милиционеров, предписывается ВЧК принять самые срочные и беспощадные меры по борьбе с бандитизмом».
Тотчас же в кабинете у Дзержинского было созвано совещание руководящих работников ВЧК.
Под утро он уехал домой. Ему было холодно, он чувствовал себя плохо. В кармане шинели лежали два маленьких яблока — он вез их своему сыну.
У СКУЛЬПТОРШИ
В 1920 году в Москву из Лондона приехали мисс Шеридан, известная скульпторша, лепить советских людей. В Москве мисс Шеридан пробыла довольно много времени и по возвращении в Лондон издала книжку о Советском Союзе.
Принимая от Дзержинского папку с подписными бумагами, секретарь виноватым голосом сказал:
— Опять звонили от мисс Шеридан.
— Давно? — спросил Дзержинский.
— Два раза — утром и только что.
Дзержинский молчал.
— Она просила передать вам, что скоро уедет. Она очень огорчена, что вы заняты и не можете уделить ей двух часов времени. Она просто в отчаянии. Она так много слышала о вас.
— Могу себе представить, — произнес Дзержинский.
Секретарь пошел к двери, но у порога остановился и спросил:
— Что же мне все-таки делать с этой мисс, Феликс Эдмундович?
— Не знаю, — сказал Дзержинский. — И потом, — почему она хочет меня лепить? Разве я натурщик? Зачем это?
— Она ссылается на историю, — уныло произнес секретарь. — Мисс считает, что это нужно для истории.
Феликс Эдмундович невесело улыбнулся. Он не любил высокие слова, это смешило его.