— Книгу, конечно, я взял себе! — гремел он.— Может быть это и не красиво, и не этично — пожалуйста! Но собиратель, который смеет советоваться — взять или не взять ему «Житие Ушакова» Радищева — обладать этой книгой не имеет права. Можно не знать многого, но не знать, что каждая прижизненная книга Радищева— на вес золота, значит не знать ничего! Собирай марки! Коллекционируй подштанники великих людей, но не смей думать о книгах!
Позже в мою библиотеку пришло и само «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева и многое другое, но все мои собирательские радости не могли изгнать из памяти тех огорчительных дней, которые пережил я, попавшись Демьяну, как карась на муху...
— И не отдам! — гудел Ефим Алексеевич,— пока не увижу, что ты хоть что-нибудь знаешь о книгах! И не заикайся — срам!
Года три после этого, когда возникал какой-нибудь «книжный вопрос», Демьян ехидно говорил:
— А вот спросим у знаменитого библиофила Сокольского! Иногда, удовлетворенный ответом, он добродушно подшучивал:
— Вот, вот, еще лет пяток и выманит он у меня «Житие Ушакова»!
Выманить удалось чуточку раньше. Надо заметить, что у меня хорошая память, развитая, вероятно, профессионально, как у артиста. Как-то, копаясь в книгах Демьяна Бедного (редко кому позволял он это делать!), я обратил внимание на маленькую книжку издания 1827 года — «Фемида». В книжке говорилось о правах и обязанностях лиц женского пола в России, и представляла она собою нечто вроде свода судебных узаконений по женскому вопросу11.
Для работы над каким-то фельетоном для «Правды» Демьяну потребовалась именно эта книга. Звонок: — Слушай, «знаменитый библиофил», нет ли у тебя, случайно, книжки «Фемида» 1827 года?
Я затаил дыхание. Как? Я видел книгу у самого Демьяна на полках, а он ее разыскивает? Он, считающий незнание книг собственной библиотеки — самым смертным грехом на земле? Ну, сейчас грянет бой!
Дипломатично ответил, что сию минуту приеду. Приехал с вопросом:
— А разве у вас, Ефим Алексеевич, нет этой книги?
— Да нет, понимаешь-ли! Ищу ее лет десять — ну не попадается, да и только. Книжка-то чепуховая, а вот нужна. У тебя-то она есть?
— У меня, Ефим Алексеевич, ее нет, но у одного моего знакомого собирателя она имеется. Собиратель, правда, чудной: книг насбирал уйму и даже не знает — какие у него есть, каких нет...
— Кто это безграмотное чудовище?
— Да вы его знаете, Ефим Алексеевич! Это — известный поэт Демьян Бедный. Книга у него дома в четвертом шкафу, на второй полке, а он, видите ли, ее десять лет у других разыскивает...
Пауза была тяжелая, как камень. Демьян молча открыл несгораемый шкаф, в котором у него хранились наиболее редкие книги, достал радищевское «Житие Ушакова», сел за стол, раскрыл книгу и, вынув самопишущее перо, все еще молча, написал на обратной стороне переплета:
«Уступаю Смирнову-Сокольскому с кровью сердца! Демьян Бедный».
Молча отдал мне книгу, и я, так же молча, унес домой драгоценный подарок поэта.
Сейчас его собственные книги стихов тоже стоят у меня на полках, как на жердочках птицы.
Но это грозные, суровые птицы. Орлы!
Подаренная Демьяном Бедным книга «Житие Федора Васильевича Ушакова» издания 1789 года — одна из самых замечательных русских книг в моей библиотеке.
ПЕРВЕНЕЦ ВОЛЬНОЙ ТИПОГРАФИИ РАДИЩЕВА
Когда всеми правдами и неправдами Радищеву удалось провести через цензуру (как именно, будет рассказано в следующей главе) рукопись «Путешествия из Петербурга в Москву», перед ним встал вопрос: где же ее напечатать?
Радищев обратился к известному московскому типографщику С. Селивановскому. Опытный типографщик, прочитав рукопись, понял, «чем она пахнет», и печатать категорически отказался. Что было делать? Обращаться к Николаю Ивановичу Новикову, крупнейшему издателю и просвещеннейшему деятелю того времени, не имело смысла. В этот год положение самого Новикова было уже весьма критическим, и он, несмотря на близкое знакомство с Радищевым, печатать такую книгу никогда бы не согласился.
Радищев решается завести собственную типографию. В материалах следствия по поводу издания «Путешествия» имеется такое его собственноручное показание: «Прошлым летом (1789) — получил я стан типографский от Шнора и с литерами, за который ему еще всех денег не отдал; но не мог начать печатание прежде прошлой зимы (1789—1790). Первую книжку в один лист на оном я напечатал под заглавием «Письмо к другу в Тобольске»12, вторую «Путешествие»13.
Это — исчерпывающие документальные данные обо всем, что было напечатано в собственной «вольной» типографии Радищева за недолгий срок ее существования.
Помещалась типография в последнем перед арестом жилище Радищева в Петербурге, близ Владимирской церкви на улице Грязной, позже Николаевской, а ныне — Марата. Кстати, почему улица, на которой печаталась книга «Путешествие из Петербурга в Москву», называется сейчас улицей имени Марата,— объяснить трудно. Носящие имя Радищева в городе Ленина бывшая Преображенская площадь, улица того же названия и бывший Церковный переулок, никакого отношения к Радищеву никогда не имели14.
Первенец «вольной» типографии Радищева, оттиснутый им на шноровском станке «для пробы», полностью называется «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске, по долгу звания своего». Это маленькая брошюра в 14 страниц напечатана без имени автора и датирована 1790 годом. На вид она чрезвычайно скромна.
«Письмо» было написано под свежим впечатлением реального события, происшедшего в Петербурге 7-го августа 1782 года — открытия памятника Петру Великому работы скульптора Фальконе. «Письмо» так и начинается: «Вчера происходило здесь с великолепием посвящение монумента Петру Первому».
Воздавая должное заслугам Петра, патриотически отмечая его заслуги перед отечеством, Радищев проводит в «Письме» чрезвычайно смелую мысль, что «мог бы Петр славнее быть, вознесяся сам и вознеся отечество свое, утверждая вольность частную».
Непримиримый враг самодержавия, Радищев тут же делает вывод, что «вольностей» этих напрасно ждать от царей, каковыми бы они ни были. «До скончания мира, — говорит он в «Письме»,— примера, может быть не будет, чтобы царь упустил добровольно что ли <бо> из своея власти...»
Екатерина II, прочитав с негодованием «Путешествие из Петербурга в Москву» и пожелав тут же ознакомиться с другими сочинениями Радищева, по поводу «Письма к другу» «соизволила начертать» такие слова: «Сие сочинение такожде господина Радищева и видно из подчеркнутых мест, что давно мысль ево готовилась по взятому пути, а французская революция — ево решила себе определить в России первым подвизателем»15.
Не установлено точно — кому адресовал это свое «Письмо» Радищев. В примечаниях к академическому изданию его сочинений 1938 года высказывается предположение, что адресатом мог быть Александр Васильевич Алябьев, назначенный в 1787 году губернатором в Тобольск. Думается, что гораздо более заслуживает внимания сообщение советского литературоведа А. Старцева, утверждающего, что «другом, жительствующем в Тобольске», является один из ближайших сотоварищей Радищева по обучению в Лейпциге — Сергей Николаевич Янов. В 1782 году, в год написания «Письма», Янов был отправлен в качестве директора экономии отдаленного тобольского наместничества. Доказательства, приводимые А. Старцевым, весьма убедительны16.
Брошюра «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске»— одна из редчайших книг во всей «Радищевиане». Оттиснутая «в виде пробы» перед началом печатания «Путешествия из Петербурга в Москву», она не могла не привлечь после ареста Радищева внимания властей и, вне всякого сомнения, беспощадно истреблялась. В настоящее время книги этой известно не более б—7 экземпляров.
Мне так и не удалось найти ее. Из собирателей-книголюбов, имеющих «Письмо к другу» в своих собраниях, я знаю только двоих—это писатели Леонид Леонов и Владимир Лидин.