Очень многие книги и пьесы — даже самые знаменитые — создавались на основе уже давным-давно известных анекдотов, историй, легенд.
Скажем, «Фауст» Гете.
Оказывается, в его основу легла народная немецкая легенда об ученом-чернокнижнике, докторе Фаусте. И не только Гете воспользовался этой старинной легендой. Например, у англичанина Кристофера Марло, одного из современников Шекспира, тоже была пьеса под названием «Трагическая история доктора Фауста». Да и в современной Гете Германии к этой же истории обратился писатель Максимилиан Клингер, написавший роман «Жизнь, деяния и гибель Фауста».
А Шекспир? Ученые подсчитали, что из тридцати семи драм, написанных им, только в трех сюжет придуман совершенно самостоятельно: в комедиях «Бесплодные усилия любви», «Сон в летнюю ночь» и «Виндзорские насмешницы». В остальных тридцати четырех пьесах сюжет в той или иной степени заимствован.
Об истории мавра Отелло люди впервые узнали из новеллы итальянского писателя Джиральдо Чинтио.
История Ромео и Джульетты впервые встретилась в одной из новелл итальянского Возрождения, а потом была обработана старшим современником Шекспира англичанином Артуром Бруком в его поэме «Ромеус и Джульетта».
Сюжеты комедий «Много шума из ничего» и «Двенадцатая ночь» тоже забрели в Англию из Италии. Как и сюжет «Венецианского купца».
Сюжет «Двух веронцев» был рожден в Испании.
Сюжет «Зимней сказки» — в Англии, но не Шекспиром, а его коллегой и соперником Робертом Грином.
Сюжет «Тита Андроника» — в Древнем Риме.
А историю принца Гамлета задолго до Шекспира рассказал средневековый летописец Саксон Грамматик.
Одним словом, весь мир поставлял для Шекспира сюжеты.
Но разве у нас повернется язык назвать Шекспира плагиатором, то есть похитителем чужих произведений?
Конечно, нет!
Знаменитый сказочник Ганс Христиан Андерсен, говоря, что он использовал в одной из своих сказок чей-то уже известный сюжет, сказал об этом так:
— Чужой сюжет как бы вошел в мою плоть и кровь, я пересоздал его и тогда только выпустил в свет.
«Пересоздал» — это не значит просто слегка изменил, подстрогал, подштопал, приспособил к своему замыслу и к своим идеям.
Это значит — создал заново.
С полным основанием то же самое мог бы сказать и Гоголь про тот анекдот, который лег в основу его «Ревизора».
Собственно говоря, у Гоголя этот анекдот уже перестал быть анекдотом. Употребив по отношению к гоголевскому «Ревизору» это словцо, Сенковский не заметил в пьесе Гоголя самого главного. Скорее уж анекдот получился у Квитки или у Вельтмана.
Положив в основу своей комедии известный, многократно рассказанный и описанный случай, Гоголь не просто его использовал.
Он от него оттолкнулся.
ТАК СКОЛЬКО ЖЕ НА СВЕТЕ СЮЖЕТОВ?
Те, кто упрекал Гоголя в подражании Квитке и Вельтману, не заметили, что различий между «Ревизором» и произведения ми этих писателей куда больше, чем сходства.
Возьмем того же Пустолобова.
Ведь он нарочно обманывает чиновников, выдавая себя за важную птицу. И радуется их доверчивости:
— Ха-ха-ха! На мой век дураков станет!
А Хлестаков, говоря как будто почти то же самое, не столько радуется, сколько удивляется:
— Право удивительно! Отчего это так? Ведь эко в самом деле какие дураки!
Это потому, что он обманул городничего и чиновников нечаянно, сам того не желая.
В повести Вельтмана актера принимают за ревизора по чисто случайному стечению обстоятельств: ведь надо было, чтобы актер оказался в генеральском мундире, чтобы лошади понесли, чтобы возницу убило, чтобы актер потерял сознание и т. д. и т. п.
В комедии «Приезжий из столицы» Пустолобов — ловкий проходимец и лгун.
Сюжет «Ревизора», при всей своей внешней похожести на сюжеты Квитки-Основьяненко и Вельтмана, принципиально от них отличается.
У Гоголя нет ни сознательного обмана, как в комедии «Приезжий из столицы», ни случайных совпадений, как в повести «Провинциальные актеры». Наоборот! Хлестаков ни за какого генерала выдавать себя не собирается. Чиновники сами приняли его за ревизора — только лишь на том основании, что он остановился в гостинице, живет довольно долго и не платит за постой. Недаром потом прозревший городничий потрясенно спросит сам себя:
— Ну что было в этом вертопрахе похожего на ревизора?
И ответит:
— Ничего не было! Вот просто ни на полмизинца не было похожего.
Это не мелочь, а важнейшее различие «Ревизора» и произведений Квитки и Вельтмана.
Они рассказали о случае редком, исключительном, единственном в своем роде. Чтобы этот неправдоподобный случай выглядел похожим на правду, они вынуждены были придумывать всякие объясняющие подробности.