Выбрать главу

Затем последовал неожиданный и резкий разрыв.

На что-то похожее намекает Чацкому Молчалин:

Татьяна Юрьевна рассказывала что-то, Из Петербурга воротясь, С министрами про вашу связь, Потом разрыв...

Таких намеков на сходство с Чаадаевым в грибоедовской комедии рассыпано множество. Даже фамилия Чацкого и та похожа на фамилию Чаадаева. У этих фамилий один и тот же корень.

Да, не удивляйтесь: один. В первом варианте «Горя от ума» фамилия Чацкого писалась по-другому: «ЧАДский. Ведь звуки «дс» и «ц» произносятся очень похоже. А Чаадаева друзья обычно называли ЧАДаевым или Чедаевым — так легче было вы говорить эту не слишком-то обычную фамилию. Пушкин даже в стихах так обращался к своему другу: «Чедаев, помнишь ли былое?..»

Короче говоря, едва Грибоедов закончил свою комедию и списки ее стали распространяться в публике, среди современников возникло убеждение, что в Чацком изображен именно Чаадаев. Пушкин даже спрашивал в одном письме: «Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чедаева...»

Так что, как видите, Чаадаев, пожалуй, с большим основанием, чем Кюхельбекер, и уж во всяком случае, чем лорд Байрон, имеет право считаться прототипом Александра Андреевича Чацкого.

Однако и им список кандидатов не исчерпывается.

Скажите, не напоминает ли вам что-нибудь вот этот монолог?

А я, быв жертвою коварства и измены, Оставлю навсегда те пагубные стены, Ту бездну адскую, где царствует разврат, Где ближний ближнему враг лютый, а не брат! Пойду искать угла в краю, отсель далеком, Где можно как-нибудь быть честным человеком!

Думаем, что наш вопрос вас прямо-таки обидит.

— То есть как это — не напоминает! — скажете вы. — Еще как напоминает! Это же Чацкий!

Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок! Бегу, не оглянусь! Пойду искать по свету, Где оскорбленному есть чувству уголок. Карету мне, карету!

И действительно, сходство несомненное. Здесь Чацкий почти буквально повторяет слова героя совсем другой комедии — мольеровского «Мизантропа». Ведь это Альцест, персонаж великого Мольера, вознамерился искать «угла» (или, как говорит Чацкий, «уголка»), где можно быть честным человеком и где может утешиться его оскорбленное чувство.

Впрочем, может быть, не Чацкий повторяет слова Альцеста, а Альцест слова Чацкого? Ведь как-никак речь не о самом Мольере, жившем задолго до Грибоедова, а о русском переводе?

Нет. Оказывается, русский переводчик «Мизантропа» Федор Кокошкин напечатал эти строки в 1816 году — за девять лет до того, как Грибоедов закончил свою комедию.

Да и вообще характер Чацкого, как об этом не раз уже писали, явно напоминает характер Альцеста, который мучится от необходимости жить среди чуждых ему людей.

Альцест у Мольера прямо говорит о себе:

Не создан я судьбой для жизни при дворе, К дипломатической не склонен я игре, — Я родился с душой мятежной, непокорной, И мне не преуспеть средь челяди придворной.

А вот что говорит о себе Чацкий:

Служить бы рад, прислуживаться тошно.

Когда Альцеста за пылкость и прямоту суждений называют безумцем и даже глупцом, он отвечает:

Тем лучше, черт возьми, мне этого и надо: Отличный это знак, мне лучшая награда! Все люди так гнусны, так жалки мне они! Быть умным в их глазах — да боже сохрани!

И, словно единомышленник и собрат, на эти его слова отзывается Чацкий:

Я странен? А не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож...

Как видите, если бы мольеровский Альцест прочел комедию Грибоедова (представим себе такую невозможную ситуацию), и он тоже вполне мог бы воскликнуть:

— Чацкий — это я!

На это у него было бы, может быть, не меньше прав, чем у Чаадаева.

Но и это еще не все...

В грибоедовские времена жил в Москве англичанин Эванс. Он прожил в России лет сорок, сильно обрусел, и знакомые даже звали его вполне по-русски: Фома Яковлевич.

По свидетельству одной его современницы, он был в приятельских отношениях с Грибоедовым и рассказывал о нем следующее:

«Разнесся вдруг по Москве слух, что Грибоедов сошел с ума. Эванс, видевший его незадолго перед тем и не заметивший в нем никаких признаков помешательства, был сильно встревожен этими слухами и поспешил его навестить. При появлении гостя Грибоедов вскочил с своего места и встретил его вопросом: