Когда вернулись мы в Москву и пошли в институт учиться, Рахвалов раза два сходил и рукой махнул: не интересно… глупость какая-то… И перестал ходить. За роман засел. О собаках. Так и назвал: «Роман о собаках». Название мне сразу понравилось, прямо на сердце легло. С собаками я всегда дружил, любил их и жалел. Так что это — мое.
А Саша Рахвалов никогда рассказы или просто стихи не писал — он и тем, и тем занимался, — презирал малые объемы, он сразу за масштабное полотно садился: роман или поэму, было в нем неукротимое эпическое начало и крепкая сибирская хватка. Начало романа я успел прочитать, дал он, сильно мне понравилось.
А потом он женился здесь, в Москве, и выехал из общежития… Но семейная жизнь его тоже не сложилась… Наверное, все из-за его характера, потому что жена — очень хорошая была, добрая, но не пожилось ему.
Тогда он вообще махнул рукой на Москву, плюнул и в Тобольск к себе уехал, в любимую Сибирь. Дописывать роман о собаках.
С тех пор много времени прошло, пятнадцать верных лет. Роман-то он, наверное, давно уже написал и опубликовал даже, но я ничего ни о самом Рахвалове, ли о романе его не слыхал.
Ау, Саша Рахвалов, где ты? Если дописал свой роман, дал бы хоть почитать. Я о собаках очень люблю читать, я собак люблю. Я за собаку иного человека не пожалею.
ПОЛЯК ПРИЕХАЛ!
Одна шустрая девчоночка бежит по коридору, торопится, тапочки с ног соскакивают… Навстречу ей — подружка, тоже шустрая, бойкая барышня… Спрашивает:
— Ты куда летишь? Глаза выпучила!
— Ой, да к Марике поляк приехал… А я в душе не была!
— Так ты-то при чем здесь? К Марике же приехал!
— А вдруг да он на меня полезет? А я в душе-то не была! — бросила она на ходу подружке непонятливой и дальше понеслась.
Правильно. А вдруг да он на нее полезет? В душ сходить обязательно надо. Чистота — залог здоровья.
Хорошо в общежитии жить! Все — свои ребята. Никаких тайн друг от друга.
А поляки тогда сильно за иностранцев шли. Завидными женихами казались. Ну, тогда все в диковинку было: и позорные доллары, и капиталистическая Европа. И поляки — тоже. Никто и не думал, что они самыми обычными говнюками окажутся.
ЮРА ИЗ ПУШКИНСКОГО ЗАПОВЕДНИКА
Юра — худенький, беззубый, немного волос на голове — длинных, жиденьких, небрежно за уши закинуты… Ходит слегка вприпрыжку, с дипломатом в руке, раскачивает им туда-сюда… На белый свет смотрит открыто, радостно, а сам какой-то весь беззащитный… Но — весельчак все равно, шутник, большой артист: любит шутки шутить. Правда, немного при этом стеснительный. Робость и застенчивость — его внутренняя суть. А он с ними борется.
Учится на поэтическом семинаре. Стихи пишет. Пишет ловко, размашисто, бойко, хорошо слово чувствует, часто сочиняет на ходу. Ходит по коридору взад-вперед, бубнит себе под нос… Потом остановится и воскликнет радостно:
— Гильзу выпер боровик! — И ткнет тебя пальцем в грудь, если ты под руку попался. Рад, что строчку нашел.
До этого работал в Пушкинском заповеднике. Говорит об этом всегда загадочно, слишком в детали не посвящает. И правильно делает! Все, что с Пушкиным связано, для нас — тайна, загадка. А тайны нельзя раскрывать. Кем работал — тоже не рассказывает, не признается. Скорее всего должность у него была небольшая: рабочий, наверное, или сторож… Но это тоже хорошо, зато в самом Пушкинском заповеднике. Он его сильно любит. И ревниво охраняет. Даже в рассказах.
И пиво сильно любит. Часто ходит в пивбар. Бывает, что и один. В одиночку — тоже хорошо. Возвращается навеселе, дипломатом покачивает, настроение хорошее, приподнятое… Возьмет, бывало, размахнется дипломатом да как саданет себя, шарахнет по голове! Просто так, под хорошее настроение. Чтоб плохие строчки вон вылетели, а хорошие остались, утряслись. Так и ходит все с дипломатом… И шарахает себя по голове… А люди от него в сторону: что это такое? Артист, наверное… А он всем улыбается, кивает направо-налево, здоровается со всеми, даже и с незнакомыми…
Утром проснется, глаза и губы разлепит, прошепелявит:
— Не пойду сегодня в школу, ну ее… что-то голова болит… наверное, сильно вчера себя дипломатом треснул… — и не пойдет в школу. Натянет одеяло на голову, и спать заляжет. Проснуться для него — труд великий.
С год, наверное, Юра проучился, промучился — ушел из института… Не понравилась ему такая учеба. Надо каждый день в институт ходить, да потом еще экзамены сдавать, особенно — марксистско-ленинские дисциплины. Он по ним сильно хромал, все никак пересдать не мог, умаяли его, бедного, преподователи с этими предметами.
Так и уехал… Нe захотел учиться. Наверное, в Пушкинский заповедник, к Пушкину под бочок… И жить рядом с Пушкиным и дышать одним воздухом… Там надежно можно спрятаться от всех дураков… А то противно глядеть!
У нас многие не потянули, не смогли учиться. Я не беру людей неталантливых, случайных, эти — ладно. Бог с ними, а именно о способных говорю, подающих большие надежды. Сказали: нет — и баста! И — расстались. Уехали неизвестно куда, навсегда… Жалко. Так вот и Юpa. Жив ли ты Юра?
ВАДИМ СТЕПАНЦОВ
Не успели мы на первом курсе из колхоза приехать, слегка отдохнуть и на учебу навалиться, — изголодались по учебе страшно! — как Вадим Степанцов подходит ко мне с тетрадкой и говорит:
— На-ка почитай мои стихи, а то ты еще не читал.
А я как раз по коридору разбежался, чтоб успеть побыстрее сесть с товарищами за стол и отдохнуть слегка… А то они все места позаймут, а я не влезу! Хотел отговориться от стихов, заявляю ему на полном серьезе:
— Так я в стихах-то ничего не понимаю!
Он — с упорством:
— А ты все равно возьми, почитай, чтоб знал с кем учишься!
Я опять хотел увернуться, убежать да за стол сесть, пока чай не остыл.
— Так я хвалить не умею, — говорю, — я только ругать могу.
Он подумал, подумал и все равно всучил мне тетрадку, прямо навялил… Ну взял я ее, раз человек просит. А читать-то когда? Для общения время есть, а для чтения — нет. Вот беда-то какая! Потом, читать-то надо на свежую голову. А голова никак отдохнуть не успевает, перегружена событиями и впечатлениями, ладно, прочитал я как-то стихи спозаранку, пока голова мало-мало свежая, пошел возвращать… А он весь — чистый такой, аккуратный — большой аккуратист был, разгильдяем никогда не ходил и чай на дух не переносил, считал, что он от творчества отвращает.
— Ну как? — спрашивает.
— Как? Да никак… — говорю. — Хорошие стихи… Только слишком одеколону много развел, парфюмерии… В нос шибает…. И простоты не хватает… Фантазии много, а простоты, которая божественна — маловато… В общем — хорошие стихи, только работать надо, прорыва пока нет, — сказал так и улыбаюсь ему по-дружески, мол, все впереди, куда спешить…
Взял он тетрадку и дверь захлопнул… И с тех пор прохладно со мной общаться стал, вроде как замечать перестал… Раз я его стихи не понял и не оценил по достоинству, значит, я для него теперь — никто, ноль без палочки. Он ко мне — со всей душой, а я ничего не понял, значит — я мелко плаваю… А что делать, если я хвалить не умею, я только ругать люблю… Конечно, если бы я знал тогда наперед, что пройдет время, и он выдвинется в первый поэтический ряд, день и ночь будет из телевизора не вылезать, я бы его обязательно похвалил, мне это — не трудно.
Время прошло… И стал он действительно известным, основал орден куртуазных маньеристов, сам в нем магистром сел, и еще ансамбль песни и пляски организовал. «Бахыт-компот» называется. Вот сколько всего много получилось! И магистром в ордене заседает, и книги издает, и диски выпускает, и еще сам поет и пляшет на радость людям… Не гнушается.
Теперь я, конечно, жалею, что не похвалил его тогда… Не обнаружил необходимой прозорливости. А так бы он на меня не обиделся, а, наоборот, обрадовался за хорошие слова и стал бы со мной дружить. Может быть, и в орден куртуазных маньеристов принял бы, посвятил в великое поэтическое братство, а, может, и в сам ансамбль песни и пляски взял бы, чтоб я тоже плясал и пел на радость людям. Я и попеть, и поплясать иногда тоже могу. Так, бывает, разойдусь — удержать не могут… И не пришлось бы мне тогда самому по жизни телепаться, вылазить в писатели, зимогорить, помог бы он мне, конечно… Другим же своим — помог, сейчас все они знаменитые куртуазные маньеристы. Я один, дурак, вовремя не подсуетился, не похвалил его — и остался на обочине. Может, потом, когда им всем будут за заслуги ордена и медали давать, и мне бы какой-нибудь орденок отломился?.. А так теперь — нет. Так теперь меня могут только орденом Сутулова наградить. Эти без очереди вешают. Всегда — пожалуйста.