Я все еще был слишком возбужден, чтобы пойти домой и посмотреть, какой урон нанесен нашим дому и саду, и мне даже в голову не приходило, что родные, возможно, ищут меня, со мной ведь ничего не случилось. Я решил еще раз выйти на простор, вместо того чтобы натыкаться тут на обломки, и мне в голову пришло мое самое любимое место — старинная большая площадь неподалеку от кладбища, где в тени мы праздновали самые большие праздники моего детства. С удивлением я обнаружил, что проходил здесь по дороге домой, возвращаясь со скал, всего четыре-пять часов назад; мне показалось, с тех пор минула целая вечность.
И я пошел назад переулком и через нижний мост, увидел по пути сквозь просветы в саду церковную башню из красноватого песчаника — она стояла в целости и сохранности, и только физкультурный зал немного пострадал. Чуть поодаль одиноко стояла старая харчевня, я еще издали узнал ее крышу. Однако выглядела она странным образом как-то иначе, и я не мог распознать, что не так. Лишь приложив усилия, стараясь поточнее вспомнить, как все было здесь раньше, я понял: перед харчевней стояли два огромных тополя. Деревьев не было. Такой старый и такой знакомый вид был уничтожен, любимое место было осквернено.
И тут во мне родилось недоброе предчувствие, что, возможно, уничтожено и разрушено еще много прекрасного и даже более памятного. Внезапно я тягостно осознал, как сильно люблю я родные места, как глубоко мой душевный покой и мое благополучие зависят от этих крыш и башен, мостов и переулков, домов, садов и лесов. Ощутив новое волнение и тревогу, я побежал быстрее, пока не оказался на площади народных гуляний.
Я стоял молча и смотрел на место моих излюбленных воспоминаний — оно безымянно лежало опустошенным и абсолютно разрушенным. Старые каштаны, в тени которых мы проводили праздничные дни и стволы которых мы, школьники, едва могли обхватить втроем или вчетвером, лежали поваленные, поломанные, расщепленные, вывернутые с корнем, а на их месте зияли ямы размером с дом. На привычном месте не осталось ни одного дерева, это было чудовищное побоище, и липы, и клены тоже были повалены, дерево за деревом. Широкая площадь превратилась в жуткую кучу обломков и руин из ветвей, расщепленных стволов, корней и комьев земли, некоторые мощные стволы стояли еще в земле, но были без кроны, обломанные, как тростинки, и вывернутые, сверкая тысячами белых оголенных щепок.
Идти дальше было невозможно, площадь и улица были перекрыты завалами из деревьев и их остатков, и там, где я с детства видел только священные тени и высокие, как храмы, стволы деревьев, пялилось на меня пустое небо, распростертое над уничтоженным прошлым.
У меня было такое ощущение, что меня самого вырвали со всеми моими потаенными корнями и выплюнули в неумолимо бьющий ярким светом день. Целый день бродил я вокруг, не находя ни лесных тропинок, ни знакомых ореховых деревьев с тенистыми кронами, ни знакомых дубов, на которые я взбирался ребенком, повсюду вокруг города высились кучи хлама, зияли в земле дыры, лесные склоны гор были скошены словно трава, мертвые деревья жалобно тянули к солнцу свои оголившиеся корни. Между мной и моим детством разверзлась пропасть, и моя родина не была больше такой, как прежде. Очарование и наивность былых лет отошли от меня, и вскоре я уехал из города, чтобы стать мужчиной и победить в той жизни, первые тени которой слегка задели меня в те дни.
ПРЕВРАЩЕНИЯ ПИКТОРА
Едва Пиктор вошел в рай, как оказался перед деревом, оно было одновременно и мужчиной и женщиной. Пиктор почтительно поздоровался с деревом и спросил:
— Ты древо жизни?
Но вместо дерева ответ ему собрался дать змий, тогда он отвернулся и пошел дальше. Он широко раскрыл глаза, ему все очень нравилось. Он ясно чувствовал, что это родина и источник жизни.
И он вновь увидел дерево, оно было одновременно и солнце и луна.
Пиктор спросил: