Октябрьская революция тех, кто был никем, сделала всем. И наоборот. Богатая семья Станиславских превратилась в семью лишенцев, как тогда говорили, и лишилась всего — владений и состояния. Это бы все ничего: жизни еще отнимали. Расстреляли младшего брата Константина Сергеевича — Георгия и трех его сыновей, потом любимого племянника Станиславского Мику — так звали Мишу в доме. Но самого Станиславского Усатый и пальцем тронуть не смел: фигура мирового значения! Отчий дом на Садово-Черногрязской, где Станиславский прожил первые сорок лет жизни и где дети его родились, отняли, другой дом, в Каретном Ряду — тоже. Стальная рука Железного Феликса начертала на постановлении, отнимавшем тот дом Станиславского: «Под нужды Совнаркома». По-видимому, была большая нужда.
Вот так оказалось, что Константин Сергеевич, выгнанный из собственного дома, где у него было тридцать комнат, уплотнился здесь, в Леонтьевском переулке, где ему отвели только четыре: Швондер свое дело знал.
Станиславскому, однако, не казалось здесь тесно: потому что именно здесь воплощал он свои великие замыслы. Тут, в зале, который потом назовут Онегинским, на сцене среди великолепных белых колонн разворачивались театральные действа. Ведь в этих стенах размещалась Оперная студия при Большом театре, созданная Станиславским и впоследствии выделившаяся в Оперный театр, а еще позже — в Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, каким мы его знаем теперь.
Великий режиссер и актер был счастлив здесь. Рядом с ним его любимая и лучшая ученица — Мария Петровна Лилина, по жизни играющая еще и роль жены великого человека. И еще один великий человек ее боготворит, дарит как-то свою фотографию и пишет на ней: «…Милой Марии Петровне от автора игранных ею пьес, очарованного Чехова». Она жила долго и умерла во время Великой Отечественной войны.
Теперь здесь дом-музей. Прохожу по коридору, пронизывающему второй этаж, за невзрачной дверью спальня Константина Сергеевича. Его кровать. Станиславский умер в этой постели. Сам по себе уходит взгляд от нее… На стене — портреты внучек. Обе живы. Одна живет в Москве, другая — в Америке. Великолепной, неповторимой росписи потолок — вязь, выписанная искусной рукой безвестного крепостного художника из некоей вотчины Спиридоновой. Обширный платяной шкаф, беломраморный камин подле кровати.
Через высокую дверь прохожу в его кабинет. Такая же роскошная роспись — темпера по сухой штукатурке, равную которой в Москве можно увидеть лишь в Музее Пушкина. Прямо на полу — полки с книгами: словарь Брокгауза, пьесы, либретто, просторный письменный стол. Станиславский редко работал за ним, хотя в этих стенах дописывал, шлифовал свою «Систему» и написал книгу «Моя жизнь в искусстве».
Стол располагается возле окна, а Станиславский садился вот на этот диван у стены, обшитой дубовой панелью, забрасывал ногу на ногу и писал на колене.
Он пережил в этом доме трагедию. Вернее, не пережил. На юбилейном спектакле, посвященном 30-летию МХАТа, он играл свою любимую роль — Вершинина, когда с ним случился удар. Акт он, несмотря на сердечную боль, довел до конца, но от театра с той минуты был отлучен навсегда… И все. Больше ролей ему не играть. С грустью, тоской даже сказал как-то: «В сущности, я стал кабинетным ученым…»
Пусть так. Только в этой науке ему во всем мире равного не оказалось.
Царь Петр памятник поставил, а Сталин снес…
Изумительное сооружение стояло на этом месте, где вольный поток Сретенки вливается в Садовое кольцо. Четверть тысячи лет возвышалась над Москвой Сухарева башня — отовсюду была видна. И вот уже шестьдесят с лишним лет, как в дыме и грохоте разрушения развеялась она…
Ничто теперь на том месте не напоминает о ней. Стою здесь, смотрю на корявый строй сохранившихся двух- и трехэтажных домишек вдоль кольца и думаю: вот только они и помнят сооружение Петрово. А уж башня-то хранила следы Петра Алексеевича…
Домушки выжили чудом, как и церковь, что у самого устья Сретенки, — выстояла, когда храмы по всей Москве ломали. И что совсем уж странно, рыбный магазин в одном из домов остался: сколько себя помню, всегда был он в этом доме. В домах по соседству ряд трактиров располагался — исключительно дешевые, дорогих тут не было.
А царила здесь Сухарева башня, пока следы колес XX века не стерли следы великой эпохи царя Петра.