Потом постепенно, по мере укрепления планового хозяйства, все подевалось куда-то. Будто осетровые и лососевые вызывающе прекратили метать икру и, возмутившись бестолковщиной и воровством, вокруг царившими, и вовсе покинули наши воды. И надолго. Вспомните, сколько времени пустовали наши прилавки. Мы уж думали, что теперь всегда — только так и будет…
И вдруг словно встряхнул некто скатерть-самобранку — такое изобилие на нас посыпалось! И все заграничное, такое красивое — впору на новогодние елки вывешивать. А вот сказать, что всегда вкусное, — вот этого не скажешь. Отнюдь не деликатесы. Глядишь на эту химическую красоту и думаешь: а наше-то где достояние? Неужто все промотали?
Захожу в магазин «Деликатесы» на Ленинском проспекте — будто в давно обещанном светлом будущем оказался. Или за порог хорошего магазина попал. От гастрономических ароматов аж в глазах поплыло… А может, от цен. Угорь копченый, лосось, форель слабосоленая, ножки свиные заливные, салями из индейки, устрицы всевозможные, лягушачьи лапки — прямо оттуда все, из-за бугра. А вот и крабы, не верю, что наши, однако наши.
Ну ладно, думаю, здесь все красноречиво, понятно, а что же в лучшем московском и самом знаменитом из всех — в «Елисеевском»? Помнится, и не войдешь — сколько народу, и внутрь не протолкнешься, и хвосты такие, что к прилавку не подберешься — часами стояли за какой-нибудь колбаской простецкой или сосисками…
Был в Москве кто-то из потомков Елисеевых и вроде бы остался доволен состоянием некогда своего магазина. Зато при входе появился бронзовый бюст Григория Григорьевича Елисеева, в зале портрет его, писанный маслом, висит — как раньше, часы английские настенные в деревянном футляре, славящиеся своим бесшумным ходом, показывающие всегда одно и то же время.
А магазин сам ожил. Товаров множество, цены не совсем уж убойные, есть даже и вовсе божеские, свободно стало здесь, как в давнее время, когда простецкий народ в такой магазин робел заходить. А на открытие магазина в 1875 году вся Москва устремилась сюда — издали хотя бы глянуть на чудо такое. Подобного магазинного великолепия прежде не видали в столице. Сам хозяин, Григорий Григорьевич Елисеев, стройный блондин, как описывал его Гиляровский, с крестом Владимира на шее и розеткой французского ордена Почетного легиона в петлице, вышел первых гостей встречать. Не в каждой европейской столице был магазин с подобным ассортиментом гастрономических изделий и вин. За вина, кстати, Григорий Григорьевич и получил французский орден: за коллекцию выдержанных в собственных подвалах французских вин, завоевавшую гран-при на международной выставке. А подвалы те размещались в Италии, Франции, Испании и Португалии, а также на острове Мадейра, куда вокруг Европы ходили три парусника, принадлежавшие папеньке Григория Григорьевича.
В Нескучном скучно? Никогда!
И не знаю, веселились ли где-нибудь еще в Москве так широко и разгульно, как в этом доме-дворце и его окрестностях. В самом доме стены ходуном ходили, а в парке деревья выплясывали! Со всей Москвы стекался любящий гульнуть люд к Нескучному дворцу и Нескучному саду: знали, что здесь и выпить нальют, и пожевать что-нибудь на закуску найдется. А уж веселья не занимать — с собой не принесешь, другие в хороводы утянут. Знал каждый в Москве: граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский широк, хлебосолен, готов угощать всякого, и за то любили его москвичи, как, наверное, никого из сильных мира сего не любили.
Нескучный сад на окраине столицы, на горе по берегу Москвы-реки, задумал и обустроил граф уже под занавес своей бурной жизни, исполненной побед на полях сражений и в море, а также и в будуарах прекрасных особ. Да что уж там говорить о его победах, ежели сама императрица любила его. Впрочем, не только Алексея Григорьевича любила она, а еще и братьев его.
Сад графа, возникший по его мановению, явился совершенно необычайным порождением для Москвы того времени. Иностранцы называли столицу великолепным азиатским городом, жизнь в нем текла полусонно, лениво и неторопливо — совсем не так, как в европейских столицах. А с Орловым, в тиши Нескучного дворца готовящимся перейти в еще более тихий мир, вдруг словно что-то случилось, будто последняя волна выметнула его на самый гребень: вновь пробудились в нем задремавшие было жизненные силы. Вот тогда и решил он в дремучем месте очаг веселья разжечь.