Пока шли эти веселые, необычные для пластунов хлопоты, Зося спала в углу, под черкеской парторга. Проснулась она, когда на дворе уже смеркалось. В хате завесили окно и зажгли фитиль. Жаркое пламя колебалось, по стенам двигались громоздкие тени. Девочка села, протерла глаза сухими кулачками, взглянула на обращенные к ней суровые, бронзовые лица пластунов и забилась в угол.
— Она тебя испугалась, — сказал пулеметчик Донсков Пете Лобенко, — больно страховитая у тебя рожа.
У Пети Лобенко лицо действительно было мрачное, особенно злодейским казалось оно при первом знакомстве. Потом, привыкнув к нему, люди замечали, что глаза у Пети добрые, а улыбка такая, что преображает все лицо. Обычно Лобенко не обращал внимания на шуточки товарищей, но сегодня обиделся и ответил Донскову:
— Молчи уж, красавец. Она твоих тараканьих усов испугалась.
Это было несправедливо: усы пулеметчик холил, и они украшали его благообразную гладкую физиономию. Плетнев подошел к Зосе и сказал тихо:
— Ну, чего испугалась, глупая, тут никто тебя не обидит.
И девочка потянулась к нему, вскочила и стала рядом, будто нырнула под его руку, ища защиты. Парторг обнял ее за плечи и подвел к столу.
Через полчаса в хате уже стояло большое деревянное корыто, рядом парил чан с горячей водой.
— Снимай с себя все и мойся. Хорошо мойся, — сказал Зосе парторг. — Потом наденешь вот это, — и положил на лавку чистую нательную рубаху, казачьи шаровары и бешмет.
Пластуны вышли на улицу, курили, по привычке спрятав цигарки в рукава, терпеливо ждали, пока вымоется и оденется в хате девочка.
В новой одежде, с чистыми пшеничными волосами, спадавшими на плечи, Зося была похожа на мальчика. С удовольствием, как любуются на дело рук своих, разглядывали ее казаки.
— Ото ж гарная паненка стала, — сказал Донсков.
— Да какая то паненка, — возразил Петя, — то ж хлопчик: пан Зося.
Все засмеялись этой шутке, и у девочки дрогнули отвыкшие от улыбки губы.
— На-ко, поглядись, какая ты есть, — и Донсков протянул ей маленькое зеркальце. — Бери, бери, не бойся.
Зося взяла зеркальце и посмотрела на себя. На бледных щеках ее проступил чуть заметный румянец. Легким движением руки, жестом, с которым женщины, наверное, рождаются, она поправила волосы, потом, отведя руку с зеркальцем подальше, оглядела всю себя с ног до головы.
— А ну, пройдись по хате, пройдись, — просили ее пластуны.
Девочка локтями поддернула сползавшие шаровары, завернула длинные рукава бешмета и прошлась по хате, делая мелкие торопливые шаги.
— Ну, казак, ай молодчина! — ликовали пластуны. Они смеялись, прихлопывали в ладоши, брались за бока. И Зося смущенно улыбалась, глядя на них. Страх исчез из ее глаз, они стали большими и светлыми, золотыми точками отражался в них фитиль, горевший в гильзе.
Прошла неделя, и Зося сделалась в пластунской сотне своим человеком. Старшина привез ей сапоги и черкеску, потертую, видавшую виды, но настоящую, солдатского сукна черкеску, даже с блестящими газырями. Зося ходила на кухню с котелками, и повар накладывал в них побольше, имея в виду «лишний рот», она прибирала хату и следила в ней за порядкам. Казаки, жившие в этой хате, величали ее хозяйкой, а вообще в сотне ее чаще всего звали паном Зосей: метко окрестил ее Петя Лобенко.
Пластуны, кто чем мог, старались порадовать девочку. Петя во время занятий в поле подбил палкой, поймал и принес ей живого зайца. Донсков подарил ей свое зеркальце. Все знавшие пулеметчика могли оценить его щедрость: был он франт, а другого зеркальца тут не добудешь. Иван Плетнев ничего не дарил ей, но Зося привязалась к нему сильней всех и всячески старалась высказать ему свое расположение: подкладывала в котелок побольше еды, мыла его сапоги, когда он спал, норовила сесть к нему поближе. Трудно сказать, что так влекло ее к Плетневу. Может быть, потянулась она к сержанту потому, что это был первый человек, приласкавший ее после долгих скитаний. А может быть, девочка безошибочным детским чутьем угадала в нем душевного и доброго человека.
Скорее всего верно было и то и другое. Плетнев действительно любил детей и умел с ними ладить. Это был угловатый, внешне суровый человек с крупными чертами лица. До войны он работал котельщиком. Был глуховат и при посторонних стеснялся своей глухоты. И мальчишеская застенчивость, и прямой взгляд серых глаз, и умение слушать собеседника располагали к нему и детей и взрослых. На постоях в населенных местах ребятишки обычно липли к нему, и в свободное время его всегда можно было видеть со стайкой детворы. Детям нравилось, что обращался и разговаривал он с ними, как с равными, совершенно серьезно. Так же вел он себя и с Зосей. Бывало, устроится за столом, разбирает автомат и разговаривает с девочкой.