— Бутылки-то? — спросил Витя. — Так-э… бутылки — за бутылки.
Вот это растолковать было уже чрезвычайно тяжело. Практически — невозможно.
Витю Шубейкина повседневно кормили пустые бутылки. Кормили, поили и даже позволяли создавать скромный свободный капитал. Причем Шубейкин не собирал их. Ну, в самом начале он еще занимался некоторое время этим промыслом, но в дальнейшем, когда эксперимент его набрал силу и получил огласку, так называемая «пушнина» потекла к нему рекой. Братья-художники сами несли Вите порожнюю тару, еще упрашивали принять ее: «Старик, возьми за ради Христа». Дольше всех упорствовал главный поставщик Наум Зиферман, в больших количествах потреблявший по рекомендации докторов «Есентуки-17», но после того, как его однажды возле киоска по приему посуды обозвали хорьком вонючим, да, вдобавок, толкнув на ломаные ящики, разорвали восьмидесятирублевую болоньевую куртку, и Наум сдался.
Все это Витя попытался добросовестно изложить гостю — ну и, естественно, запутал его вконец. Тот прямо за голову схватился: Что за чертовщиниа?! Кровать — пудель, буфет — пудель, люстра — пудель и пудель — тоже пудель!
Совершенно же добил его тот факт, что Витин костюм (а на Шубейкине была скромная, но вполне приличная тройка) вообще лежал на улице, никем не охраняемый. И хотя Витя честно признался: костюм-де пришлось предварительно пропустить через химчистку и в иных местах косметически поштопать, — господин Ван-дер-Мюльде решил: опять его дурят!
— Да валяется это барахло! — азартно орал Лёва (они к этому моменту распочали уже третью «Белую Лошадь»). — Лежит! Гад буду! Пластами лежит! Черноземными! Нe то что у вас там!.. Ты куда приехал-то, подумай!
Господин Ван-дер-Мюльде наконец-то прозрел: какие там, к дьяволу, гангстеры, это же контрразведчики — вот что!
— Но спортсмен! — закричал он, отталкиваясь от Вити растопыренными руками, как Борис Годунов от "мальчиков кровавых". — Я понимай! Ви есть кей-гей-би!
Вити на этот раз поскреб в бороде. Вообще-то его, из-за мягкости характера, трудно было спровоцировать на спор, но тут уж… принцип на принцип дело пошло.
— Ладно, — сказал он. — Тогда пошли.
Одному ему ведомыми тропками Шубейкин вел приятелей по новому, слабо освещенному, жилмассиву. Трижды они пересекали какие-то траншеи по дощатым мосткам. То и дело терявший равновесие Кускис пытался запеть: «Обломилась доска, подвела казака», — но Витя удерживал его: «Лев, помолчите. И хорошо бы не курить. Пока. — И Хендрику: — Но смокинг». Возле темной громады двенадцатиэтажки он остановился, сказав: «Ну, давайте хоть здесь, что ли». И еще раз предупредил на счет соблюдения тишины и «но смокинг».
Постояли они, затаившись, может быть, минут семь.
Вдруг что-то, прошелестев по воздуху, шлепнулось к их ногам.
Витя наклонился, потрогал руками лопнувший при ударе о землю сверток, убедился на ощупь — пиджак.
— Подождем еще, — шепнул. — Гарантий, конечно, нет, но все-таки…
Подождали.
Через пару минут им выбросили и брюки.
Обстоятельно рассмотрели они свои трофеи на свету, когда вернулись в мастерскую. Костюм оказался вполне еще годным, штанины только понизу слегка бахромились. На этикетке значилось, что изготовлен он Заковряженской швейной фабрикой, что несколько разочаровало Витю Шубейкина, предпочитавшего, как уже сказано, гэдээровскую продукцию. Но еще больше был огорчен — да чего там огорчен: потрясен, убит, растоптан! — господин Хендрнк Ван-дер-Мюльде. Он обнаружил, что к траченым этим штанам прицеплены совершенно новенькие подтяжки, сработанные его собственной, всемирно прославленной фирмой. То ли хозяин впопыхах забыл их отцепить, то ли подумал легкомысленно: на кой ему теперь подтяжки, если он все равно штаны выбрасывает — бог знает. Словом, кошмар! Кошмар, конфуз и поругание! Боже, боже! Что это за фантастическая страна, где из окон бросаются лучшими на планете подтяжками, за которые государство платит нефтью, строевым лесом и красной икрой!
Жесткий человек Лёва Кускис не посочувствовал господину Ван-дер-Мюльде, хотя и разделил с ним побратски остатки виски.
— Что, умылся? — тесня Хендрика лешачьей бородой, победно спросил он. — Вот так! Это тебе не Америка твоя занюханная!
Деликатный же Витя Шубейкин пожалел гостя и, чтобы хоть как-то утешить его, подарил господину Ван-дср-Мюльде своего «Горниста».
* * *
Сейчас Витя Шубейкин затевает новый эксперимент: он собрался пройти пешком, с рюкзачком и этюдником, по трассе БАМ — от Усть-Кута до Северо-Байкальска. Я узнал об этом его замысле, когда Витя приходил ко мне за туристскими ботинками (у меня случайно образовалась лишняя пара, которую я как раз намеревался выбросить). До начальной точки маршрута, города Усть-Кута, Витя рассчитывает добраться автостопом, поскольку денег на дорогу у него нет.
Господин Хендрнк Ван-дер-Мюльде продал Витин подарок своему американскому партнеру, знатоку и собирателю авангардистской живописи, за двести тысяч долларов. После этого он окончательно утешился и решил, что с русскими, несмотря на их загадочность, все-таки стоит иметь дело.
Между прочим, в аэропорту Шереметьево, во время таможенного досмотра, «Горниста» у него чуть было не отняли. Таможенники, двое интеллигентных молодых людей, узнав, что он везет произведение искусства, потребовали распаковать картину. «О, это не Рембрандт — попытался успокоить их господин Ван-дер-Мюльде. — Это молодой, безвестный живописец Ху-Бэ-Кин, нe слышали? Ну, разумеется, не слышали. Вряд ли работа представляет какую-нибудь художественную ценность".
— Извините, — уважительно, но твердо ответили таможенники. — Таков порядок.
Проклиная в душе Витин порыв и свою недогадливость (картину можно было «забыть» в отеле), господин Ван-дер-Мюльде принялся распутывать бечевочки, снимать слой за слоем желтую оберточную бумагу. (Витя заботливо спеленал в дорогу свое детище.) Наконец «Горнист» был обнажен.
Две-три секунды таможенники рассматривали картину, затем обменялись понимающими взглядами, и один из них с вежливейшей издевкой заключил:
— Да, это действительно не Рембрандт. Заворачивайте обратно.
Я, видевший работу Вити Шубейкина, согласен с таможенниками: это был, конечно же, не Рембрандт. Это был Питер Брейгель Старший — один к одному.
Директор Художественного фонда Генрих Кашкаедов разделяет мою точку зрения. С одним, правда, уточнением, манера та же, говорит он, да уровень разный — Питер Брейгель Старший в подметки не годится Вите Шубейкину.
ТРУБКА
Одно время, когда еще был молодым и форсистым, курил я трубку. Довольно долго курил, несколько лет. Сначала, знаете ли, поигрывал в этакого маститого писателя, а потом втянулся. У меня даже тогда приличная коллекция образовалась. Незаметно образовалась, постепенно. Некоторые сам покупал (одну аж из Швеции привез, приобрел в Стокгольме, в мелочной лавчонке на последние кроны — не удержался), другие дарили приятели на дни рождения — как закоренелому трубочнику. А иногда случалось и так: закуришь где-нибудь в компании, в гостях, а хозяин увидит — «О, да вы, гляжу, трубку курите! Я, знаете, тоже как-то баловался. Она у меня, между прочим, сохранилась. Вот! — как вы ее находите?» — и покажет какую-нибудь замарашку. Ну, колупнешь ее пальцем, мнение авторитетное выскажешь (а я уже себя знатоком почитал, специалистом) — хозяин расчувствуется и подарит.
Потом коллекцию я разбазарил (суетный век наш не способствует этому неторопливому, «аглицкому» занятию), снова перешел на сигареты, себе оставил парочку «рабочих» трубок — тоже побаловаться иной раз — и все.
Но с одной «коллекционной» очень долго не расставался, хотя и не курил из нее никогда. Только поняв окончательно, что собирателя из меня не получилось и свои «Тринадцать трубок» мне не написать, я завернул её в чистую тряпицу и отвез туда, где взял когда-то.
Берег (и сберег) я трубку не за редкие ее достоинства, не за особенную красоту или древность, а потому, что связана была с ней одна история, пустячная, пожалуй, даже анекдотичная, но круто переменившая жизнь ее владельца, уберегшая его от судьбы то ли героической и жертвенной, то ли злодейской.