Цветовое решение картины своеобразно и необычно. Оно строится на блеклых, тусклых, будто погашенных коричневых и синевато-лиловых тонах. Такова живописная трансформация лермонтовских строк:
Образ вечера стал в творчестве Врубеля одним из мостов к его Демону. Художник воплотил на холсте поразительные сине-лиловые тона, каких русское искусство не знало ни до, ни после него. Тона эти бесконечно варьируются, углубляясь, загораясь или потухая, сгущаясь или бледнея. Тусклый отблеск вечера окутал и Летящего Демона. Вокруг — ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет…
Но перед нами — не иллюстрация к Лермонтову. Картина Врубеля неизмеримо шире понятия иллюстрации. Может быть, вся противоречивость творчества художника, все его трагические искания, все его одиночество отразились в этом полотне. Перед нами — одинокий бунтарь, восставший против обыденного и плоского. Но злая тоска наложила печать на его лицо. Глаза Летящего Демона страшны: они видят нечто, что недоступно человеческому взгляду, и то, что они видят, наполняет Демона страданием. Может быть, он видит свое падение? Оно скоро наступит, и Врубель изобразит его на своем полотне «Демон поверженный» (Третьяковская галерея). И тогда отчаяние и злоба еще более захлестнут Демона. Но и здесь, на полотне Русского музея, Демон уже близок к своему концу…
Врубель не интересовался политикой, не принимал участия в реальной общественной борьбе. И Демон его остался символом тоски и одиночества, образом отверженного всеми беглеца. Но образ этот исполнен удивительной силы, разрывающей паутину обыденной серости. Общности пошлых мещан Демон противопоставляет горькое, но гордое одиночество.
Таков Демон Врубеля, выросший из Демона Лермонтова.
Священник Новодевичьего монастыря, стоя над могилой Врубеля, сказал:
— Художник Михаил Александрович Врубель, я верю, что бог простит тебе все грехи.
Врубеля уже не было, а филистеры и ханжи все подсчитывали его «прегрешения». Они забыли только, что богами для художника давно стали люди, их страсти и мечты…
А поэт Александр Блок писал позднее по поводу своей «Незнакомки»: «Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона».
Путешествие семи Семионов
Жила-была женщина. Работала мастером на фабрике в Ленинграде.
Однажды, перебирая вещи в шкафу, женщина нашла старый-престарый подзор — кружевную кайму для простыни: в большом городе теперь редко такое увидишь. На этом подзоре, давно превратившемся в рваную тряпку, наивным узором вышиты были терема, кораблики, люди и птицы. Кто-то из знакомых надоумил женщину: снести подзор специалистам, может, он кому и понравится.
Хоть и неловко, казалось, предлагать такую старую и ветхую вещь, женщина отправилась со своей вышитой тряпицей в Русский музей. Ей посоветовали обратиться в Отдел народного искусства. Смущенно шла женщина со своим свертком мимо застекленных стеллажей, где рядами стояли старинные русские деревянные ковши, медные ларцы, головные уборы, игрушки.
Когда работники отдела развернули упакованный в газету сверток, перед ними на стол легла порванная во многих местах вышивка, распознать которую сразу было нелегко. Подзор следовало реставрировать. Лишь тогда удастся составить о нем окончательное представление.
— Откуда досталась вам эта вещь? — поинтересовались научные сотрудники отдела.
Откуда?
Не так-то легко было это припомнить. Много лет лежала она в дальнем углу шкафа — подзоры-то теперь не в моде. Вместе с хозяйкой «пережила» вышитая тряпица блокаду и войну. Была бы она деревянной — может, и сгорела бы в печке на пользу людям. А вышивка — на что могла она сгодиться в те страшные дни? Даже окна не занавесишь. О ней никто и не вспоминал.
А еще раньше, задолго до войны, прислала ее в подарок бабка. Жила бабка в Олонце, и внучка почти не виделась с ней: не ближний край! «Олонец — свету белому конец», — говорили тогда в Карелии.
Дальше история подзора и вовсе терялась.