— Через несколько дней после вступления Головко в должность командующего мы почувствовали его твердую руку. Он обстоятельно изучал каждое соединение, знакомился с командирами, с положением дел, уделяя особое внимание боевой готовности кораблей и частей. В силу ли того, что бригада лодок находилась в непосредственной близости от штаба флота, или, быть может, комфлотом предвидел, что подводным лодкам в случае войны будет принадлежать особо важная роль, Арсений Григорьевич почти каждый день бывал у нас на соединении. Его посещения не носили парадный характер. Мы видели, что он пристально приглядывается к каждому из нас, желая понять, на кого можно положиться и что кому можно доверить. В беседах с командирами лодок обсуждались самые различные вопросы, начиная с тактики использования нашего оружия и до чтения книг, которые он называл нашим духовным хлебом и без чего нельзя жить даже на войне.
Он любил простое, непринужденное общение, беседы с нами, обычно заканчивавшиеся неожиданными, прямо скажу, несколько заковыристыми вопросами из Правил совместного плавания или Правил предупреждения столкновения судов в море. В подобных викторинах победителем всегда оказывался командующий, а мы, посрамленные, принимались еще настойчивее изучать свое дело.
Мне хотелось, чтобы читатели этих строк представили себе возвращение лодки из боевого похода и увидели на пирсе фигуру слегка сутулого человека в кожаном реглане с поднятым воротником. В любое время суток, в мороз и пургу он с нетерпением ожидал нас, чтобы первым поздравить экипаж и выслушать несколько сбивчивый рассказ командира о походе!
Несмотря на занятость, колоссальное моральное и физическое напряжение, а порой и недомогание, наш командующий находил время встретить или проводить каждую подводную лодку, пожать каждому матросу руку, дать последнее напутствие командиру, пожелать всему экипажу счастливого плавания и успешного выполнения боевых заданий. Понимая, что мы идем туда, откуда можно не вернуться, он находил теплое слово, бодрящую шутку, и, отойдя от родного причала, все мы были одержимы одним желанием — оправдать надежды человека, которого чтили, уважали как отца родного.
«Нет, пожалуй, более трудной боевой службы, чем служба подводника. Если, например, летчик все же имеет шансы на то, чтобы спастись (или самолет спланирует без мотора, или можно выпрыгнуть с парашютом), то у подводника нет никаких шансов. С глубины более пятидесяти метров нечего и надеяться выбраться из затонувшей лодки. У нас же, на северном театре, даже в Кольском заливе, то есть дома, нет глубин меньше чем 250 — 300 метров...»
Если же лодка не возвращалась, командующий флотом тяжко переживал утрату. Люди не раз видели у него на глазах слезы. Он и сам этого не скрывает:
Рассуждая о качествах наших воинов, адмирал Головко часто обращается к прошлому, понимая, что прошлое и настоящее неотделимы, они в полном единстве. Великие подвиги и свершения русских моряков достойно продолжены в Отечественную войну.
«Потомству в пример». Смысл этих слов не имеет времени. Вернее, они всегда уместны для того, чтобы определить ими значение исторического деяния, свершенного ради высокого понятия — служение Родине. Вот почему они запомнились мне сразу, как только я впервые, задолго до войны, еще в юности, когда служил на Черноморском флоте, прочел надпись на памятнике капитану первого ранга Казарскому в Севастополе. То же самое можно сказать сейчас, когда передо мной лежит медаль с вычеканенными на ней словами: «За оборону Советского Заполярья». Пройдут века, и эта медаль так же, как памятник Казарскому, останется вещественным напоминанием, незабвенной памятью героических дел, которые всегда будут «потомству в пример».
И подобно тому как в трудах великих русских адмиралов Макарова и Нахимова, так и в дневниках советского флотоводца Головко мы находим важные мысли, выраженные такими же короткими, чеканными фразами: