– Чудо, конечно! – проговорил Голечек. – Кого-то спасти, излечить немощных и прежде всего – воскресить тех, кто умер молодым. Но для чего все то, что я сейчас видел? Кому это на пользу? Если уж это чудеса – то почему они столь бесцельны? Из этого ничего, – увы! – ничего не следует.
– Даже если из этого ничего не следует, даже если это ни на что не годится! Чудо остается чудом… И внутри нас свершается такое, что, вероятно, не имеет иной цели… кроме собственного совершенства. Нежданные проблески свободы… Пусть всего лишь проблески! Вот если бы все происходило по естественным законам нашей души – тогда творились бы подлинные чудеса.
Следы
Той ночью пан Рыбка возвращался домой в самом радужном настроении – во-первых, потому, что выиграл свою партию в шахматы («Превосходный мат конем», – всю дорогу восхищался он), а во-вторых, оттого, что свежевыпавший снег мягко хрустел под ногами в пустынном ночном безмолвии. «Господи, красота-то какая! – умилился пан Рыбка, – город под снегом вдруг привидится этаким маленьким, старосветским городишком – тут и в ночных сторожей, и в почтовые кареты не трудно поверить. Вот поди ж ты, ведь испокон веков снег выглядит так по-старинному и по-деревенски».
Хруп, хруп, пан Рыбка выискивал непримятую тропку, и все не мог нарадоваться, слушая этот приятный хруст. Жил он в тихой окраинной улочке, а потому, чем дальше шел, тем следов становилось все меньше. «Смотри-ка, у этой калитки свернули мужские башмаки и женские туфельки, скорее всего – это супруги. Интересно, молодые ли? – размягченно подумал пан Рыбка, словно желая благословить их. – А вон там перебежала дорогу кошка, на снегу видны отпечатки лапок, похожие на цветочки; спокойной ночи, киска, уж и зазябнут у тебя нынче ножки». А теперь осталась только одна цепочка следов мужских, глубоких, ровная и отчетливая борозда, проведенная одиноким путником. «Кто же это мог забрести сюда? – спросил себя пан Рыбка с дружеским участием, – здесь так мало людей, ни одной протоптанной стежки на снегу, это ведь – окраина жизни, вот добреду до дома, улочка до самого носа укроется белой периной, и покажется ей, будто она – детская игрушка. Обидно, что уже утром эту белизну нарушит почтальонша с газетами; она-то уж испещрит тут все вдоль и поперек, как заяц…»
Пан Рыбка внезапно остановился: собравшись пересечь беленькую улочку и пройти к своей калитке, он увидел, что следы, оставленные кем-то, свернули с тротуара и тоже направились к его воротцам. «Кто же это приходил ко мне?» – поразился пан Рыбка и проследил взглядом направление четких отпечатков. Их было пять; точно посредине улицы они кончались явственным оттиском левой ноги, а дальше не было ничего, лишь нетронутый чистый снег.
«Дурак я, дурак, – подумал пан Рыбка, – видно, прохожий вернулся на тротуар!» Однако – насколько хватало взгляда – тротуар был ровно застелен пышным снежным покровом без единого человеческого следа. «Черт побери, – подивился пан Рыбка, – скорее всего, следы обнаружатся на противоположной стороне!» И он обогнул оборвавшуюся цепь следов; но на противоположной стороне тоже не было ни единого отпечатка; вся улица светилась целомудрием пушистого снега, так что от этой чистоты захватывало дух; с тех пор как выпал снег, здесь не проходил никто. «Странно, – бормотал пан Рыбка, – видно, прохожий вернулся на тротуар, ступая по своим прежним следам; но тогда он должен был пятиться до самого перекрестка, потому как, начиная оттуда, я увидел перед собой эти отпечатки, именно они вели сюда, а других следов не было… Да, но к чему это было делать? – изумился пан Рыбка. – И как, идя задом наперед, пешеход ухитрялся попадать точно в свой след?»
Недоуменно качая головой, пан Рыбка отворил калитку и вошел в дом; понимая, что это глупость, он все-таки решил осмотреть, нет ли внутри дома ошметков снега; разумеется, откуда бы им там взяться! «Наверное, померещилось!» – обеспокоенно буркнул пан Рыбка и высунулся из окна; на улице в свете фонаря он ясно различил пять четких, глубоких отпечатков, обрывающихся посреди улицы; и ничего больше. «Гром их разрази! – чертыхнулся пан Рыбка и протер глаза. – Когда-то мне попадался рассказик о единственном отпечатке на белом снегу; но здесь их – несколько, а дальше – пустота. Куда же этот тип подевался?»