Там, высоко-высоко над головой, перекинуты ряды стрельчатых арок. Ввысь уносятся пучки длинных, тонких колонн. Все здание точно тянется к небу. Сквозь витражи льется причудливый свет. Золотистые, алые, ярко-синие пятна окрашивают массивные каменные плиты пола. Разноцветные отблески играют на тонких, хрупких фигурах святых. Их контуры повторяют устремленные ввысь линии колонн и арок.
Три искусства и здесь сочетаются тесно и неразрывно, но иначе, в египетском или греческом храме. Здесь господствует христианская религия. Подчиняя себе искусство, она стремится увести сознание человека в потусторонний, неземной мир. И хотя талант, выдумка и вдохновение простых тружеников, жителей города, вложены в это замечательное здание, все же выстроено оно для служения невидимому богу. Так сильна была власть религии в те времена, что только от нее люди ждали помощи в своих земных невзгодах. Они верили, что только бог спасет их от гнета феодалов, сохранит от «черной смерти», оставлявшей сотни трупов в узких переулках, и облегчит тяжелый труд в сумрачных мастерских.
Летят, летят листки календаря. Меняется жизнь, меняется облик города. Как по волшебству, вновь возникают строгие и простые здания с колоннами, словно возрождая, лишь слегка изменив, строительное искусство Древней Греции и Рима.
Так и называется это время — эпоха Возрождения. В итальянских городах, самых передовых в Европе XIV—XV веков, началась борьба с феодалами и засильем церкви.
Начались раскопки.
Грязные, часто поврежденные, но по-прежнему прекрасные, появились из-под земли древние статуи и остатки сооружений. Их находили и раньше, когда копали землю при строительных работах. Но темные, подчиненные всесильной церкви горожане считали эти следы далекого прошлого чем-то вроде подземных привидений. Невежественные люди уничтожали гениальные создания древних ваятелей, пережигая их на известь, но ученые, художники, скульпторы, архитекторы с жаром взялись за изучение давно забытого древнего искусства, отвергнутого и признанного греховным христианской церковью.
А каменные кружева средневековых соборов и вытянутые фигуры святых в разноцветном полумраке витражей стали казаться дикостью, порождением варварского, готского искусства. Так родились названия «готика», «готическая архитектура».
Реймсский собор. Франция.
Средневековый замок Алькасар. Испания.
Фигуры святых. Собор в Шартре. Франция.
20 мая 1474 года в Москве стояла ясная погода. Весь день усердно работали каменотесы на стройке собора, и храм уже был выведен до самых сводов.
— Чудна вельми и превысока зело! — говорили москвичи о новой церкви.
За час до заката работники спустили рукава, надели шапки и разошлись по домам ужинать. Однако ж, пока было светло, еще многие москвичи взбирались на подмостки — поглядеть. Но после захода солнца ушли и они. А потом случилось неслыханное дело — затряслась земля.
Сперва упала северная стена.
За ней наполовину разрушилась западная и устроенные при ней хоры.
«Бысть трус во граде Москве» — записал про это землетрясение летописец.
Весь город опечалился гибелью собора, и великий князь Иван III решил призвать мастеров из других стран. А так как с венецианским дожем в то время как раз происходили оживленные переговоры, то в июле поехал в Венецию послом Семен Толбузин. От верных людей слыхали, что служит сейчас у дожа хороший зодчий из города Болоньи — Аристотель Фиораванти. Еще лет двадцать назад придумал он такую механику, что на 35 футов передвинул колокольню со всеми колоколами и получил за это 50 золотых флоринов от самого кардинала. А в соседнем с Болоньей городе Ченто, где колокольня скривилась, Аристотель выпрямил ее, не вынимая ни одного кирпича.
Над серебристой лагуной рисовался светлый силуэт города. Узкие, длинные, выкрашенные в черный цвет гондолы скользили по неподвижной воде каналов, и отражения мраморных дворцов дрожали и разбивались под ударами весел. Солнечные лучи играли на позолоченной резьбе сорокавесельной галеры, привязанной к деревянному столбу у южного фасада дворца дожей. С ее палубы венецианские дожи бросали золотые кольца в воды Адриатики, совершая обряд обручения с морем сильнейшей морской державы — Венеции.
Дож Марчелло стоял на легкой открытой галерее — лоджии — второго этажа дворца. Он был не в духе. Ему решительно не хотелось отпускать в далекую неизвестную Русь своего лучшего архитектора Аристотеля Фиораванти. Но посол Толбузин не отставал. Он засыпал дожа просьбами, уверял в большой к нему дружбе великого князя Москвы, хлопотал и ходатайствовал больше полугода. Ссориться же с Иваном III было невыгодно. Именно он натравил татарского хана на турок — исконных врагов Венеции. Да и сам Аристотель не возражал против поездки. Несмотря на свои шестьдесят лет, он был любознателен как юноша. Загадочная, никому не известная страна неудержимо влекла его к себе.