Настоящий успех свалился на Сему недавно, с выходом романа «Лента» (сага о жизни семьи московских интеллигентов в послесоветской России). По роману сняли сериал, потом полнометражный фильм. Через год Сема купил дом в Севилье, переехал туда с новой молодой женой. Каждый день он постил фотографии: Сема встречает андалузский рассвет, сидя перед окном в своем рабочем кабинете. Его твердый профиль гуманиста очерчен утренними лучами. Очки в черепаховой оправе, голубая рубашка. Перед ним раскрытый ноутбук, в пепельнице дымится тонкая сигарета. Сема как бы берет паузу и через минуту, всплеснув руками, начнет новый рабочий день. Одних поздний успех старит еще сильнее, потому что, придя, когда на него уже давно не рассчитываешь, он лишает смысла остаток жизни. Другие, наоборот, как будто сбрасывают груз бесполезных лет и хотя бы на время возвращают себе иллюзию молодости. Сема был из таких. Он похудел, занялся бегом. В соцсетях стал гораздо снисходительнее, никому не хамил, никого не высмеивал. Если кто-то оставлял под его постами колкости или оскорбления, то он равнодушно отмалчивался, предоставляя право разобраться с обидчиком своей многочисленной пастве. Уже в том, что он не удалил свою страницу в «Букфейсе», был какой-то кокетливый ложный демократизм.
Олег глядел на эти фотографии, и его тошнило от перемен, произошедших с Семой. От того, что все эти надуманные натюрморты, все эти фальшивые портреты в интерьере, все эти морские пейзажи и рубашки, все эти тонкие сигареты и бокалы с красным вином на донышке, все это не его, не Семино, а как будто у кого-то подсмотренное, как будто Сема кого-то пародирует, а все вокруг ослепли и принимают второсортные кривлянья престарелого алкоголика за чистую монету. Потому что Олег помнил его совсем другим. Помнил, как вахтерша не пускала их в общагу консерватории в гости к двум виолончелисткам и как они потом, зайдя за угол, ползли по сточной трубе на четвертый этаж. Помнил, как Сема блевал прямо у сцены на концерте «Гражданской обороны» и Летов прервал песню и потребовал, чтобы блевуна вывели из зала. Помнил, как Сема занял у него пятнадцать штук, а вернул только три и Олег ему простил. То есть не простил, но очень старался простить или хотя бы не думать об этом, что, по сути, одно и то же. Помнил, как Сема приехал к нему домой пьяный вусмерть, с карманами куртки, оттопыренными двумя бутылками водки. Накануне он узнал, что у него, оказывается, есть взрослый сын. А еще он помнил, как они страшно разругались, когда Олег дал ему почитать свой рассказ и Сема после многих напоминаний наконец соблаговолил на него взглянуть и отписался одной фразой: «Олеж, по-русски нельзя сказать „довлело над ним“». После этого Олег прекратил общение с Семой на несколько лет. Они случайно встретились в каком-то кафе. Сема только выпустил «Ленту». Пошли первые положительные отзывы. Юзефович отрекомендовала роман на Первом канале, но успеха, который последовал позже, никто ожидать пока еще не мог. Олег сидел за столиком и наблюдал в выпуклом отражении металлического чайника, как Сема что-то обсуждает с молодой соседкой (на которой он спустя время и женится). А потом Сема его заметил, подошел и обнял. И, как показалось Олегу, с каким-то преувеличенным радушием, и потом еще стал быстро-быстро тереть его рукой по плечу, словно Олег лотерейный билет. Они с ним никогда так не здоровались. Но Олег все равно не чувствовал ничего, кроме презрения. За то, что Семе не стыдно уходить от Дины, их однокурсницы, в которую в свое время были влюблены пол-института, включая самого Олега, и даже Лимонов, только что вернувшийся из эмиграции, был как-то замечен с ней на Тверском бульваре по дороге в «Макдоналдс». Презирал за то, что Сема стал носить очки в черепаховой оправе и шейный платок с узором «битые огурцы» (у кого он это перенял?). И за то, что он ничего не знает о том, как Олег промучился с матерью в феврале и марте. Главное, что ему не стыдно быть успешным. А Сема и правда не только не стыдился этого, но, наоборот, и не скрывал, что с большим аппетитом вкушает плоды запоздалой жатвы. И когда Олег обо всем этом думал, он следовал за мыслью, которая каждый раз упиралась в один и тот же мрачный, плохо пахнувший тупик. И тогда Олег понял, что больше всего он презирает не чужой успех, не чужое счастье, а себя самого. Со всеми своими нелепостями и глупостями: скорой одинокой старостью, никому не нужным трехтомным бредом, который принесет радость только критикам, которые будут оттачивать на нем свое ядовитое остроумие. А скорее всего, просто его не заметят. И он понял, что на самом деле он боится успеха и если даже он придет, то он не будет знать, что с ним делать, как им наслаждаться и ради чего. Хаски за стеной уже давно молчала, и Олегу захотелось, чтобы собака завыла в десять раз громче, чем всегда.