– Я сегодня именинник, между прочим! Я сегодня вообще должен лежать кверху брюхом, а на мне весь дом! – возмущается папа без обиды в голосе и весело ковыляет в сторону бани.
Участок с картошкой братья мысленно поделили на две более-менее равные половины. Младший успевает расправиться со своей частью быстрее. Саша уже предвкушает, что сейчас появится повод погрустить и пожалеть себя в одиночестве, но Миша закидывает тяпку на плечо, хитро улыбается, переходит на Сашину половину и принимается окучивать картофельные кусты как бы навстречу брату, с противоположного конца огорода. Саша пытается вспомнить, чем заслужил такое хорошее отношение брата к себе, и не может. В памяти у него только то, как он давал брату подзатыльники, орал на него по пустякам сколько помнил, искал случая остаться одному. Буквально на днях Саша и его друзья выперли всякую мелкотню с поляны, чтобы самим погонять в футбол. По идее, это он, Саша, должен был закончить первым, а там уже подумать – помогать брату или нет. Однако уже неделю взросление накатывает на Сашу с особенной силой, он только и думает, что о сексе, из-за чего постоянно ходит с затуманенной фантазиями головой. Если поток фантазий на время прерывается, возникают грустные мысли о пропасти между ним, Сашей, и настоящим сексом да о том, что у него пока имеется: рука, а помимо руки – подружка Варя, позволяющая настолько мало, что можно считать, что никакой подружки Вари у Саши нет. Эти мысли не добавляют Саше живости, жара кажется особенно невыносимой, потное тело под футболкой скользкое, словно тиной покрыто, со лба капает, как с конца в финале дрочки. Лицо вроде старой половой тряпки, которую сколько ни споласкивай, а все равно она полна мелкого сора, налипшей кошачьей и собачьей шерсти. Из-под комьев земли вылетает мошка и лезет в глаза, только успевай вытираться локтевым сгибом. Каждый раз, поднимая руку для того, чтобы смахнуть с лица пыль, влагу, насекомых, Саша чует, как пасет от его подмышек совершенно диким, даже его самого отпугивающим козлиным смрадом. Этот запах чем-то схож для него по смыслу с картинками, неостановимо промелькивающими у него в голове, такими же душными, скользкими, горячими. Такое сходство внешнего и внутреннего наполняет Сашу чувством злорадного самоуничижения. Оно тем более усиливается, когда то и дело возникает эрекция на девять или три часа, предательски подпирающая огородное трико, абсолютно бесполезная на этом лишенном какого-либо соблазна, перерытом участке земли. Саша кажется себе таким же бессмысленным, как эти стояки на огороде, потому что скоро заканчивается школа, а он ничего не любит, ничем не увлечен, кроме обнаженки в газетках и на телеэкране, не представляет, куда будет поступать, чем будет заниматься всю оставшуюся жизнь. Ему кажется, что он заменит собой местного деревенского дурачка, заселится в его покосившийся дом с мутными стеклами, когда тот умрет, но и тогда станет всего лишь его бледной тенью, потому что местный деревенский дурачок в свое время получил два высших образования, а уж потом опустился непонятным для деревенских образом. Просто опустился, без выпивки, без наркоты, без безумия, а будто махнул на себя рукой – и все. У дурачка ушло на это лет двадцать, Саша чувствует, что уже готов.
– Уж! Уж! – кричит Миша, бросается на землю и притаскивает змею Саше, тычет ему в лицо, изображает шипение кобры.
Саша смотрит в полные азарта глаза брата, веселые, честные, и уверенно думает: «Таким, как я, ты никогда не будешь».
– Ладно-ладно, отпусти зверюшку, – говорит Саша.
– Сам знаю! – отвечает брат. – А то давай ее у нас в комнате поселим! В трехлитровую банку посадим и будем мухами кормить.
Он глядит на Сашу так, что понятно – про банку и змею в доме просто пошутил. Уж пытается сбежать, уползти с Мишиной руки, но тот перехватывает змею несколько раз: видимо, боится, что она разобьется, и каждый раз он делает это все ближе к земле и говоря ужу: «Тихо, тихо, сейчас!»
– Даже не оглянулась, – расстраивается Миша, когда змея уползает.
Он будто не чувствует смрада, исходящего от Саши. Конечно, он не знает, что творится у Саши в голове, но если бы, не дай бог, узнал, то и тогда смотрел бы так же спокойно и весело. И родители не видят, какая он жуткая даже для себя тварь с мутными от вечной похоти глазами, жалкая, тоскливая тварь.
Проходит часа полтора. За это время Саша успевает отскоблить себя от грязи, отчаянно обмазаться дезодорантом, побриться. К счастью, папин старший брат, дядя Володя, и его жена, тетя Маша, приезжают из города только после того, как Саша приводит себя в порядок и переодевается. Местные друзья родителей подтягиваются чуть раньше, но это терпимо: они-то свои, не из города, не журналисты, не университетские преподаватели. Папин брат тоже не с неба упал, а здесь родился, но в это не верится. Не потому, что он ведет себя иначе, а просто не верится – и все. Дядя Вова кажется Саше чем-то вроде торшера, который одиноко горит в комнате, когда все потихоньку занимаются своими вечерними делами: читают, вяжут, пишут, рисуют. Саша и сам не против оказаться таким человеком, когда вырастет, только не знает, как этого можно достичь.