Выбрать главу

Он засмеялся отвратительным каркающим смехом, смехом старого еврея, рассказавшего старый анекдот.

– И я ей сделал, – сказал он. – Но ей, кажется, не понравилось.

Он надолго замолчал, глядя в угол.

– Это у вас такой, – сказал он совсем трезво, – национальный спорт. Ехать – не ехать, там спасение, тут миссия, там ты будешь хорошо выглядеть, здесь ты тоже будешь хорошо выглядеть, но в другом смысле. Там ты уехал и тут видишь мир, тут ты остался, и весь мир на тебя смотрит… Тут ты уехал и все-таки жил, там ты остался и мучился, но там ты богиня и все вот это, а здесь ты старуха с молодым любовником и забыла писать стихи… А в общем, там ты непонятно кто и тут ты непонятно кто, ужасный, как это говорится, век. Кстати, Аня, – спросил он вдруг абсолютно трезво, – ты не хочешь здесь остаться?

Аня подумала, что он делает ей предложение, и перепугалась.

– Нет, что ты, – сказала она с гримасой отвращения.

– Не бойся, – успокоил он, – я не агент и не все вот это.

– Нет, нет, – повторяла она.

– Ну и правильно, правильно, – пробормотал он. – Тоже, может быть, правильно.

5
Меня, как реку,Суровая эпоха повернула.Мне подменили жизнь. В другое русло,Мимо другого потекла она,И я своих не знаю берегов.О, как я много зрелищ пропустила,И занавес вздымался без меняИ так же падал. Сколько я друзейСвоих ни разу в жизни не встречала,И сколько очертаний городовИз глаз моих могли бы вызвать слезы,А я один на свете город знаюИ ощупью его во сне найду.И сколько я стихов не написала,И тайный хор их бродит вкруг меняИ, может быть, еще когда-нибудьМеня задушит…Мне ведомы начала и концы,И жизнь после конца, и что-то,О чем теперь не надо вспоминать.И женщина какая-то моеЕдинственное место заняла,Мое законнейшее имя носит,Оставивши мне кличку, из которойЯ сделала, пожалуй, все, что можно.Я не в свою, увы, могилу лягу.Но иногда весенний шалый ветер,Иль сочетанье слов в случайной книге,Или улыбка чья-то вдруг потянутМеня в несостоявшуюся жизнь.В таком году произошло бы то-то,А в этом – это: ездить, видеть, думать,И вспоминать, и в новую любовьВходить, как в зеркало, с тупым сознаньемИзмены и еще вчера не бывшейМорщинкой…Но если бы откуда-то взглянулаЯ на свою теперешнюю жизнь,Узнала бы я зависть наконец.
6

Они курили в тамбуре – бабушка и внучка. Даже в тамбуре Акума придавала всему свои черты: теперь это был античный тамбур.

– Кстати, – сказала Аня-маленькая, – что это был за таинственный вечер, когда ты меня не взяла?

Анна сразу поняла, о чем речь: обычно она старалась с Аней не разлучаться.

– Это была встреча с одной эпигонкой, – сказала она. – С одной, писавшей под меня талантливее других.

– И как?

– Она мне не понравилась, – сказала Акума с той интонацией, с какой говорила про шведского журналиста: и вот, пока мы здесь умирали, они там сорок лет стирали и гладили эту рубашку… – Но что самое забавное – я ей не понравилась тоже.

– Что же тут забавного? – спросила Аня с легким раздражением. Она начала уставать от этих загадок.

– В общем, ничего, – сказала Акума. – Совершенно ничего.

Мариам Петросян

Баран

Стандартная однокомнатная квартира. В гостиной, она же спальня, на раздвижном диване спит мужчина. Сон его неспокоен. Со двора через раскрытое окно периодически доносится унылое баранье блеяние. Мужчина ворочается, вздыхает и наконец просыпается. Лежит, прислушиваясь. Баран блеет.

Мужчина вполголоса ругается. Включает ночник. Баран замолкает. Мужчина настороженно ждет.

Баран молчит. Мужчина тянется к стоящей рядом с диваном тумбочке, берет с нее наручные часы, смотрит на них, возвращает на тумбочку и выключает свет. Некоторое время он лежит в темноте, пытаясь уснуть.

Баран опять начинает блеять.

Мужчина нервно вскакивает. Не включая света, подходит к окну. Отдергивает занавеску, пытаясь что-либо разглядеть. Во дворе шестиэтажного дома темно. В доме напротив горят только два окна. Баран молчит.

Мужчина некоторое время стоит у окна, потом, потирая заспанное лицо, идет к кровати. Ложится. Лежит, прислушиваясь. Баран молчит.