Он то и дело вспоминал то ощущение облаков в голове – ту идеальную неделю, которую получил после первого прихода в офис ООО «НАТЕ». Стоило ли оно того?
Теперь, когда он видел на улице орущих на ребенка родителей, он думал, что, возможно, они, так же как и он, вляпались в долги и теперь отдают их таким нетривиальным способом.
Вся жизнь его превратилась в забег наперегонки с ВВМ: он каждый день искал способ увеличить выработку ресурса, но быстро понял, что, если будет продолжать в том же духе, не выживет.
Тогда же он встретил Настю, столкнулся с ней на улице и засмущался. Она жила и работала недалеко, сняла тут квартиру. Спросила, почему он весь в синяках: опять подрался с кем-то? Гуров потупил взгляд, как делал всегда, когда отчебучивал очередной дебош, поддавался гневу и после на трезвую голову осознавал последствия, и Настя вздохнула и покачала головой: «Сережа, Сережа, совсем не меняешься». Он что-то пробормотал в ответ, сказал, что нашел в шкафу ее трудовую книжку. Она ее вроде искала. Настя кивнула, обещала зайти забрать. По тону было ясно: не зайдет.
В очередной раз вечером возле офиса ООО «НАТЕ» он встретил Совенко. Тот подозвал его.
– Привет, Гулин, че как?
– Гуров.
– Да пофиг. Ты это, долг еще не отдал? Долг отдал, говорю? Че молчишь?!
– Не отдал.
– Да вижу я, что не отдал. У меня к тебе дело, – Совенко заговорщически подался вперед, дыхнул перегаром. – Хочешь соскочить? Чтоб без долга и вообще.
– Ну.
– Знаешь, где Маяковский похоронен?
– Нет.
– На Новодевичьем.
– И?
– Что и? Откопаем его, подкинем наших спиногрызов ему в гроб, устроим сингулярность.
На секунду Гуров даже представил: они вдвоем в ночи орудуют лопатами, из-под земли все громче слышны ноктюрны водосточных труб. Но затем тряхнул головой.
– Ты дурак, что ли?
– Ладно-ладно, шучу я, шуткую. Смотри, сколько я за сегодня наработал, – Совенко показал экранчик на запястье, там было 300 000 ВВМ.
Гуров аж ойкнул.
– Ни фига себе, это ты где столько взял?
– Где взял, там больше нет. В долю хочешь?
– Какую долю?
– Тяжелую женскую, блин. Сам как думаешь? Есть тема, как быстрее по ВВМ развязаться. Ты договор читал? Читал договор, говорю? Че молчишь, рожа? Во чудак-человек, его в рабстве держат, а он и условий не знает. Вот уж правда, лох не мамонт. Короче. В договоре сказано, что мы должны отдавать ВВМ. Но, – Совенко многозначительно поднял скрюченный палец, – там не сказано, что это должен быть наш ВВМ, сечешь? Сечешь, а? – он снова обдал Гурова перегаром и сказал заговорщическим шепотом: – Это может быть любой ВВМ. Любого человека. Ты вот себя доишь, а можно доить других.
Они сели в электричку и долго разглядывали пассажиров, Совенко выбирал «кандидата».
– Нужно найти такого, знаешь, гопника, чтоб на морде написано – «я мудак». У таких в душе только злость и окурки. Ты парень крепкий, схватишь его, а я на глазах у детишек наших его отмудохаю.
– Это уже как-то перебор, нет?
– Проверенный метод, на наших спиногрызов пьяные драки в электричках действуют лучше всего. Не знаю почему. Когда я по пьяни начал драться вчера, мой малыш аж истерику закатил, феерия была, хоть кино снимай.
Гуров в ужасе смотрел на Совенко, но перечить не смел. Раньше он не потерпел бы, пришел бы в ярость, дал по зубам, но сейчас чувствовал, что откачанный из души гнев изменил его личность, характер – теперь он постоянно ощущал беспомощность и нужду, ему нужен был кто-то, кто мог бы принимать решения за него. Гуров не тосковал по своему гневу, но теперь отчетливо понимал – в его прошлой жизни проблема была вовсе не в приступах ярости, а в нем самом: гнев был его хозяином, и теперь, утратив внутреннего хозяина, он искал нового, внешнего. И так вышло, что новым хозяином стал Совенко, заменил ему гнев, и Гуров соглашался с Совенко во всем и на любое предложение отвечал «угу» или просто молча смотрел в покрытое инеем окно.
На станции Щербинка в вагон вошли два подростка, кеды «Адидас», черные шапки.
– Вот они, наши воробушки-мудоебушки, – прошептал Совенко и толкнул Гурова локтем в бок. – Сколько юношеской злости, я прям отсюда запах чую, у вон того, голубоглазого, ВВМ запредельный, его берем.
Подростки ржали и громко слушали музыку – какой-то рэп про «бабки и баб». Люди в вагоне сжались все, спрятали лица в воротниках, отвернулись к окнам, притворились мертвыми или спящими – уставшие с работы, никто не хотел проблем. Кто-то встал и сразу прошел в соседний вагон.
Какой-то дед посмел сделать подросткам замечание, и те сразу вскинулись – наконец-то веселье! Подошли к нему, один сел рядом, другой – напротив, ногами прямо на лавку, на кортах.