– Егорушка? – насторожилась Марелла.
– Егорушка, ага. Егор… Борисович. Я убиралась у него по средам. А у вас, значит, по четвергам. А у Татьяны Иванны – по пятницам. А у…
– И? – перебила ее Марелла. – Что там с Егорушкой?
Зоя умолкла. Глубоко вдохнула, словно перед прыжком в воду, зажмурилась.
– Связь у меня с ним была, год и два месяца. Вот как пришла к нему, как увидела, так и поняла, что именно о нем всю жизнь мечтала. И в тот же день… переспала с ним… Летела к нему по средам на Сытинский как на праздник. Муж и дети – побоку, только он. Жила урывками, от встречи до встречи. Раз в неделю. Это так мало… И так много… Любила его. Год и два месяца. А потом… А потом пришла к нему – а у того другая убирается.
Зоя разволновалась – она спешила открыть Марелле свою тайну до того, как у той кончится терпение. Она заглатывала окончания слов и запиналась, но не сбивалась с мысли. Ее бледное лицо налилось румянцем и оживилось – в потухших глазах появился едва различимый, но ясный блеск, вечно сжатые в ниточку губы разгладились, она даже выпрямилась и вздернула острый подбородок.
«Влюбилась дуреха», – подумала с горькой иронией Марелла. Вслушиваться в торопливый рассказ домработницы она перестала, наперед знала, чем кончилась история. С одним из своих ухажеров Марелла поступила ровно так же: когда надоел, пригласила к его приходу другого кавалера. Самый короткий путь к расставанию – самый бесчестный и больной. Хочешь отделаться от человека наверняка – унизь его.
– …и она ему теперь родила. Я, что ли, не могла родить? – закончила свой рассказ Зоя и уставилась на Мареллу.
– Кому… родить? – опешила Марелла.
– Егорушке.
Марелла не смогла сладить с собственным раздражением.
– То есть ты готова была оставить троих детей на мужа и уйти к этому, как там его, Егорушке, чтобы родить ему ребенка? Ты совсем с ума сошла?
Зоя умолкла, только глядела исподлобья, словно нашкодивший ребенок.
– Сколько ему лет?
– Шестьдесят.
– А бабе?
– Какой бабе?
– Той, что ему родила.
– Тридцать два.
– И ты ничего о нем до сих пор так и не поняла?
Зоя залилась горькими слезами.
– Да что там понимать! Он – лучший. Вот и все, что нужно о нем понимать.
Марелла собралась на Сытинский из праздного любопытства: ей захотелось посмотреть на шестидесятилетнего мужчину, который год с лишним спал с бесцветной тридцатипятилетней Зоей, а потом окрутил женщину и того моложе. Выпытать адрес не составило большого труда: домработница сразу же клюнула на обещание поговорить с возлюбленным и усовестить его.
– Чтоб он вернулся ко мне? – посветлела лицом она.
Оживление ее выглядело до того неуместным и пошлым, что Мареллу передернуло.
– Вполне возможно, – пожевав губами, с неохотой выдавила она.
Угрызениями совести за то, что обнадежила дурочку Зою, она не мучилась: какие в ее возрасте могут быть угрызения! Самокопание – дело молодых. Как там было у Цоя? «Война – дело молодых. Лекарство против морщин». Нужно записать туда же и угрызения совести. Пусть молодые их испытывают, а стариков оставьте в покое, они свое уже отугрызали.
Добираться до Тверской пришлось двумя короткими пересадками на метро. Гардероб Марелла продумала тщательно, оделась словно Джулия Ламберт на свой решающий спектакль: тонкое, цвета топленого молока, летнее пальто, шифоновая длинная юбка, бежевые балетки – и ярко-бирюзовый, уходящий в морскую синеву, большой шелковый платок, закрывающий морщинистую шею, но выгодно подчеркивающий ее удивительную длину. Зайдя в подъезд старого московского дома, она разволновалась – пахло там ровно так, как в доме ее детства: пылью и наглыми котами, дух которых ничем невозможно было перебить. Не снизойдя до ответа бдительной консьержке, которая, дожевывая сырный крекер, высунулась из своей комнаты и поинтересовалась, к кому она пришла, Марелла решительным шагом направилась к широкой лестнице с фигурной, крашенной во многие слои масляной краски балюстрадой. Нужная квартира нашлась на втором этаже. Она дважды нажала на звонок и отступила назад, чтобы ее можно было разглядеть в глазок. За дверью зашаркали осторожные шаги.