Марелла фыркала.
– Если ты любишь с горочки кататься, то, наверное, надо эти саночки и на горку поднять?! – неодобрительно комментировала поведение своей невестки Айя. Невестка, позарившись на новую модель айфона, оформила кредит и теперь назойливо жаловалась на ежемесячные выплаты.
Чтоб не раздражаться на домработницу, Марелла выходила сразу после ее прихода и возвращалась незадолго до того, как та заканчивала уборку. Заглядывала в гости к старшему сыну, с удовольствием водила на каток внука, наблюдала за ним исподтишка, ненавязчиво, поражаясь тому, до чего он другой, до чего цельный и по-хорошему, по-мужски непокорный. В разговоре с ним, стыдясь своей слабости, но будучи не в состоянии с ней справиться, называла его на разный уменьшительно-ласкательный лад – Игоряша, Игоречек, Игорюшечка. Он терпел, словно понимал, что это она так не к нему, а к своему отцу обращается: папочка, папуля, папулечка.
Еще Марелла завела себе привычку ездить на Тверскую и заглядывать в книжный магазин «Москва». Она проводила там долгое неспешное время, листая книжные новинки и наблюдая за посетителями. Однажды застала именитого писателя, который, сердито задвинув чужие книги, переставлял на более выгодное место свои. Марелле захотелось подойти к нему сзади и постучать пальцем в темя, не больно, но обидно, и ей стоило больших усилий не сделать этого. В другой раз ее внимание привлекла совсем юная девушка, благоговейно застывшая над раскрытой книгой.
– Что вас так впечатлило? – спросила, чуть наклонившись, чтобы разглядеть фамилию автора.
Девушка развернула книгу так, чтобы Марелле было видно.
– Прочитайте этот абзац. Пожалуйста.
Марелла послушно принялась читать: «Что вы за народ такой, говорит купец Зигфрид. Человек вас исцеляет, посвящает вам всю свою жизнь, вы же его всю жизнь мучаете. А когда он умирает, привязываете ему к ногам веревку и тащите его, и обливаетесь слезами.
Ты в нашей земле уже год и восемь месяцев, отвечает кузнец Аверкий, а так ничего в ней и не понял.
А сами вы ее понимаете, спрашивает Зигфрид.
Мы? Кузнец задумывается и смотрит на Зигфрида. Сами мы ее, конечно, тоже не понимаем».
– Водолазкин!
Девушка кивнула.
– «Лавр». Читали? Как же это прекрасно! Я знаю книгу почти наизусть, но, каждый раз наткнувшись на нее, не могу удержаться и не прочитать последние строчки. Мне ведь никто никогда так точно не объяснял правду обо мне, – она призадумалась, обвела глазами посетителей магазина, повела руками, будто собирая их в единое целое, – правду обо всех нас.
Марелла погладила ее по плечу.
– Хорошая девочка. В твоем возрасте моя голова была забита совсем другим.
Девушка смутилась, но отнекиваться не стала. Марелла с удовольствием отметила ее умение принимать похвалу: в молодости она кинулась бы с жаром убеждать собеседника в обратном.
«Какое-то очень правильное выросло поколение. Лишенное почти всех наших предрассудков и комплексов и потому свободное», – подумала она. Как любой взрослый человек, имеющий за плечами немалый опыт, она относилась к молодым со смешанным чувством любви и сострадания: сколько всего у них прекрасного впереди, но сколько еще горечи им придется испытать!
Однажды на входе в книжный магазин Мареллу остановила смутно знакомая рыхлая и круглолицая женщина.
– Я вас по шелковому платку узнала, уж очень он у вас роскошный. Вы не помните меня? Я консьержка. Вы приходили к Алле Евгеньевне.
Марелла смешалась – она бы с радостью вымарала тот день из своей памяти, чтобы никогда о нем не вспоминать.
– Как там, кстати, Алла Евгеньевна? – спросила, чтобы хоть что-то сказать.
Женщина поправила съехавшую на лоб шерстяную шапку, затараторила, оставив без внимания ее вопрос:
– Вы знали, что Зоя пыталась наложить на себя руки? Выпрыгнула из окна, переломала себе все, лежит теперь в больнице, в гипсе от пяток до подбородка. Точно вам говорю – она сошла с ума! Кто, я вас спрашиваю, пытается покончить с собой, спрыгнув с третьего этажа?
Марелла, не очень понимая, зачем ей это нужно, выяснила у консьержки адрес больницы и поехала навещать Зою. Сообразив уже в фойе, что для приличия нужно было взять хоть каких-то продуктов, она прикупила конфет и яблочного сока в больничном ларьке. В отделение ее пустили беспрепятственно, только проследили, чтоб она надела маску и бахилы. Палата, неожиданно большая и светлая, с огромными, почти в пол окнами, смахивала скорее на приемную. Трое из четырех кроватей были аккуратно застелены. Судя по пустым тумбочкам, других больных в палате не было. Зоя неузнаваемо изменилась: остриглась коротко, под мальчика, перекрасилась зачем-то в белый. Она совсем осунулась, но удивительным образом похорошела: острые скулы, тонкие, четко прочерченные губы, глаза в свинцовый, цвета грозового неба, перелив.