Дома две через три тоже было непросто. Муж мой требовал все больше внимания, соучастия, совместных эмоций. Он беспокоился, что я не улыбаюсь. Волновался, что не делает меня счастливой, я говорила, что счастье можно выражать по-разному. На седьмой месяц нашего брака он прекратил волноваться и стал меня обвинять в том, что я не рассказываю, почему я несчастна в браке с ним, хотя он так сильно старается. Я объяснила ему, что моя неулыбчивость – просто особенность моей личности. И смурность не означает, что я не счастливая. С ним. «Так млять – убери эту особенность, – сказал он, – сделай мне приятное». Я сделала. Натянутая кожа, сокращенные мышцы, сквозняк на зубы и внутрь гортани. Но ощутила темную печаль.
В это же двухнеделье муж впервые заставил меня пойти с ним к его другу на день рождения. За уже пьяным столом именинник спросил, чего я такая мрачная. Муж принялся пальцами раскрывать мне рот в улыбке. И кричать: «Ты, сука, будешь улыбаться, будешь!» Гости смеялись от страха – или им правда было забавно. Мы вернулись домой, и муж проплакал всю белую ночь, лежа рядом со мной. Я лежала, не двигалась под одеялом черной печали.
Муж ушел в рейс, накануне я не помогала ему собираться, не занялась с ним сексом. Через пару дней я сняла однушку на пятом этаже в доме на первой линии. И утром перед работой перенесла туда вещи. Я забрала только одежду и свой компьютер, все остальное, даже нажитое вместе, подаренное на свадьбу, мне не сдалось.
Моя жизнь стала светлее. После работы я готовила себе ужин. Смотрела на море в окно. Смотрела одна сериалы и вязала. Иногда там были смешные шутки, я кивала. По утрам я начала бегать вдоль моря по земле. Раньше я тоже могла бегать, по крайней мере в те недели, когда мужа не было дома, но начала именно сейчас. Далеко в море копошились плотные шерстяные тела морских котиков. Маленькие живые запятые. Они радовали меня, делали меня счастливой только потому, что жили. На бегу я весила как моя прозрачная печаль, полностью состояла из нее.
Про то, что я ушла от мужа, узнали все в городе. Про его попытку заставить меня смеяться на дне рождения – тоже. Пациенты шептали мне особенно вежливо, ток струился особенно бережно, сестры и врачи улыбались при встрече болезненно. Хирургиня, извергая дым из своего викингового рта, спрашивала, как я. Я говорила – отлично, в светлой печали. Она улыбалась, будто мы жили в настоящей Скандинавии.
Через три недели муж пришел в поликлинику. Вломился в мой кабинет ледяным потоком. Стал кричать, требовать, обвинять. Пациенты соскочили с токов и вышли из кабинок. Я предложила ему поговорить на заднике поликлиники, но муж не сдвигался с места. Он рассказал, что отрезал челку тогда в кухне, потому что так придумал знакомиться с девушками, потому что он разглядел меня еще в комнате и я ему понравилась. Он делал так раньше, ходил со странной челкой, и работало, и вот только на мне женился. Той, что не умеет любить, благодарить и чувствовать. Стеклись врачи и сестры. Я злилась на всех больше, чем на мужа, за то, что пришли наблюдать за нашей чиповой драмой. Тут появилась хирургиня-викинг и вывела мужа на задник поликлиники. Когда я, извинившись перед пациентами и коллегами, туда тоже вышла, хирургиня курила уже одна. Все сделалось тихим и бело-серым, обычным для этого города. Я сказала, что испытываю прозрачную печаль. Хирургиня нагнулась ко мне и поцеловала меня в губы. Я не ответила на ее поцелуй, но улыбнулась ей в поцелуе.
С мужем мы больше никогда не разговаривали. Он звонил несколько раз моей маме уже после посещения меня в поликлинике, та звонила мне, ругала меня за бессмысленную жизнь и за мучение мужа. Нас с ним развели просто и быстро. Я встречала его в «Пятерочке», по несколько раз за две недели через три, почти всегда он вел за собой какую-нибудь молодую женщину, как ребенок куклу. Очень гордо. Специально останавливался вместе с ней рядом с теми полками, где была я. Поначалу мне было смешно. Он все-таки смог меня рассмешить. Я смеялась не ртом, а внутренностью живота. Открыла, что где-то там был мой специальный орган для настоящих улыбок и смеха. Потом при встрече с бывшим мужем я стала испытывать темно-синюю тяжелую печаль и жалость. Он перестал попадаться мне в «Пятерочке», один из моих кварцевых пациентов сказал, что бывший муж уплыл куда-то на заработки. Мама звонила мне, один раз к разговору присоединился отец, они звали меня домой. Вернуться в институт. Через полтора года я встретила бывшего мужа в «Пятерочке» с ребенком на плечах и женщиной. Он выглядел очень печальным и не заметил меня. Мне это понравилось, моя печаль стала легкой и вознеслась к потолку с выцветшими советскими фресками с колбасой, треугольниками молока и исполосанными буханками.