– Ага! – засмеялся баянист Ваня. – Главное, глаз не чеши и не дрочи!
Подружка скрипача Марина, чернявая будто цыганка, родом из Молдавии, флейтистка, вспомнила, что в академии на вокале преподает чех – нормальный, по отзывам, мужик. И говорит по-русски. Она как раз училась в этой самой академии, на жизнь подрабатывала официанткой.
– Получается, все расходы на учебу – только проездной?
– Семьдесят марок за полгода. Комната в общежитии в среднем сто марок, можно и дешевле.
– Я тебя сведу со знакомыми, – обнадежил скрипач. – Охранная контора, администратор русский. Поработаешь на дверях, ты ж вроде подкачанный. Час – восемь или десять марок, не помню. Две ночи в клубе – вот тебе и жилье твое. Разве плохо?
– Очень хорошо!
– Просто супер! – радовался Леха. Мы бродили по малолюдному супермаркету Aldi, закупались. Леха на свой манер попутно обносил магаз – раздавил пакет с фисташками себе в карман, выдул бутылку йогурта.
– Чех – это охуенно! Какой-нибудь Иржик или Вацлав. Кстати, если русскоговорящий, точно в Союзе учился.
– Погонит он меня, прям чувствую, – я сокрушался.
– А позвони Милене, пригласи в гости. Пусть расскажет о нравах и повадках своего народа. А если и погонят, что с того? Сдашь доки на фрае кунст, свободное искусство, – туда нужно просто доползти и сдать папку на конкурс. Берут всех.
– Слушай, а в Харьков можно позвонить? Я очень быстро, прям на минуту, родителям только скажу, что все ок.
– Конечно, и от меня привет передавай.
Чтобы включить батареи в мансарде, надо было всего-то отвернуть вентиль на колонке, надоумил Ваня-баянист. Кнопка больше не щелкала вхолостую. В комнате сделалось тепло и уютно.
Позвонил. Не попрекая Кофманами, доложил, что остановился все ж у Алексея:
– Да, в Касселе! Да, пустая квартира!.. Можно пару месяцев пожить!.. Не консерватория, а музыкальная а-ка-де-ми-я!.. Русскоязычный чех, завтра прослушивание!..
В главном корпусе в цоколе висело расписание. И Леха еще кого-то порасспросил, уточняя.
Вокалисты занимались в здании по соседству. Унылый поздний Баухаус, похожий на советский дом быта или районный кинотеатр. Чех должен был там появиться завтра после двенадцати. Мы прошвырнулись по коридорам, мимо дверей музыкальных классов. Сплошное дежавю: взбегающие вверх-вниз голоса из-за дверей, рояль, рулады на итальянском, коровье зычное «Ма-а-а-а».
Все это я уже тыщу раз слышал. И даже запах там стоял знакомый – провинциально-пыльное закулисье.
На обратном пути попался милитари-секонд. Я наскоро приоделся – сменил мою унылость на защитного цвета бомбер с оранжевой подкладкой, бундесовские армейские штаны и чуть разношенные мартинсы багрового цвета.
У Лехи на вечер были какие-то университетские заботы. Я остался один на один с электроклавесином. Переслушал вчерашний «Цыганский альбом»: «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде цыганам отдать…»
Потом набрал Милену. Номер оказался домашним. В трубке защебетал совсем юный голосок – наверное, одна из Милениных дочек. Я начал:
– Мэй ай спик ту?.. – а девочка потешалась над моим произношением.
Я не ждал, что она перезвонит, однако ж перезвонила:
– Здравствуй, дорогой друг! – заливистый нежный смех. – Неужели… Все… У тебя… – медленно подбирала слова. – Карашо!? Алес гут?
Я пригласил ее на чашку кофе, но в итоге заманил в мансарду.
– Какой опасный! – увидев меня, Милена чудесно засмеялась. На ней были джинсовые легинсы, сапожки, короткая белая курточка. Красивая, резвая. Никакой лилейности и томности – лоснящийся густой тональник на жизнерадостном лице. То ли блики от очков, то ли чертики в глазах. Ноги крепкие, стройные – говорила же, что фитнес-тренер.
– Почему опасный! – я улыбнулся.
– Так одеваются… neonazis! А ты просто Тарзан! – она принялась хохотать. – Тарзан-neonazi! Где мы будем пить кофе?!
В подъезде я взял ее за руку, повернул к себе, поцеловал. Она охнула и прильнула:
– Миленький, это быстро! Так нельзя! – но впилась в мой рот. Деловито, умело, жадно. От лица ее сладко несло пудрой, еще каким-то парфюмным мускусом.
– Бр-р-р! Как здесь холодно! – весело оглядела наш православный притон. – Ты мой миленький! Только не сегодня! Сегодня нельзя!
Я усадил ее в кресло, встал рядом, шептал горячее, несуразное:
– Только дотронься, и больше ничего, – расстегнул. – Поцелуй, и все. Ну пожалуйста!..
– Мне стыдно! – смеясь, закрывала лицо растопыренными пальцами. Ногти мушино-зеленого цвета. Яркие, ядовитые. – Давай завтра! – уворачивалась. – Ты обещал кофе! Такой красивый!..