Несколько мгновений Олег глядел на мир из собственного несуществования и увидел, будто внезапно навели резкость: с его уходом в мире не изменится ничего. Мир останется прежним. Незаметно облетят деревья, листья улягутся на землю, ночи удлинятся, повалит снег. Все оденутся потеплее, сменят перчатки на варежки, натянут на головы толстые шерстяные шапки, а в вестибюле их института поставят его скорбный портрет с букетиком рядом. И все будут проходить мимо, грустно качать головами: надо же, такой молодой; пожимать плечами: и прививка не помогла! Возможно, такой же портрет появится и в университете? Вряд ли, он преподавал только на полставки, внештатные, конечно, не удостаиваются. Его пары сейчас же отдадут Красильникову, и он точно будет рад, он давно этого ждет.
Да, смерть была рядом, а он ничего не знал о ней. И ни разу за всю свою сорокасемилетнюю жизнь не подумал, что она имеет к нему самое прямое отношение. Хотя хоронил отца и многих, многих знакомых. И вот она, и не на пороге – рядом, у самого изголовья кровати. Дышать было все тяжелее, Олег нажал пяткой на звонок медсестре, почему-то звонок располагался в ногах. Тут же появилась сестра Микки-Маус, и в его палец снова вцепился пульсоксиметр.
Олег очнулся оттого, что его перекладывали куда-то, на каталку; переложили, укрыли и повезли. Он был голый. Когда же его успели раздеть?
– Куда мы едем? – спросил он медсестру, катившую его кушетку.
– В реанимацию.
– Почему?
– С врачом надо говорить. Ухудшение. Там все сделают.
Значит, все-таки конец?
Он понял, что до этого у него была хоть какая-то надежда. Он ведь вспомнил бруснику! Жизнь как будто снова улыбнулась ему. Теперь – все. Его ярость, его бунт был призывом. Ором в небеса. Напрасно: реанимация. Туда ведь людей отвозят умирать? Все новости об известных людях, знаменитостях, за здоровьем которых следят журналисты, после сообщения о том, что такой-то лежит в реанимации, сменялись новостью о том, что он умер. Дальше обычно добавляли, что ушла эпоха.
А он… про него ничего такого не скажут. И по радио о его смерти, конечно, не сообщат. Не эпоха. Ничего не сделал. Ничего не успел. Как же так? Почему наука не спасает никого? Он так верил в науку! Он отдал ей жизнь. Он столько понял и объяснил об одной, нет, двух исторических эпохах в Древней Руси! И вот в ответ на все его старания, его поиски подлинной логики событий люди стройными колоннами отправляются на тот свет, а биологи, медики, нейро – чтоб им сладко спалось – физиологи только нежно глядят им в спины.
В реанимации стояло несколько коек, кажется, шесть, на всех лежали люди, рядом с каждой сиял голубыми и зелеными цифрами экран. Экраны издавали ровный и нудный писк с краткими, точно отмеренными перерывами. Олега прикатили к стене. Рядом лежал кто-то в маске – судя по худой желтой ноге с синеватыми загнувшимися ногтями, глубокий старик. Окон здесь не было – или он их не видел, горел белый верхний свет, и вскоре он понял, что его здесь не гасят, никогда.
Олег лежал и дышал, дышалось не так плохо, и кашлять пока не хотелось. Ему явно было получше, зачем же его привезли сюда? Он смотрел на цифры своей сатурации, теперь они высвечивались рядом, на экране. 89, не худший вариант. Он скосил глаза, увидел, что у обладателя желтой ноги сатурация 94, и расстроился. Медсестра – новая (или он уже видел ее?), явно не молодая – принесла судно, судно было ледяным, словно только что вынутым из холодильника, неприятно давило на ягодицы, он ничего не смог. У старика рядом все получилось, послышался характерный звук, и медсестра похвалила его. Олегом она осталась недовольна и, забирая пустое судно, с железом в голосе процедила: «Привыкайте».
Пережитое унижение растормошило его. «Привыкайте!» Он не хотел привыкать. К полной беззащитности перед ними всеми, бессилию, судну – нет. Тем более он был в сознании, сейчас в полном сознании, да. Все видел, все понимал.
Прозрачная хрустальная шкатулка, подсвеченная изнутри теплым светом, – вот что такое мир людей. Замкнутые в четырехугольном пространстве, они яростно украшают свое жилище. Кто-то вешает на стены картины, кто-то рисует на стенах причудливые ветвистые растения, кто-то – голых женщин и фантастических зверей. Чуть поодаль, в другой зале, звучит музыка и кружатся пары. Кажется, танго. Он вслушался еще и различил, как кто-то читает стихи, ровно отмеряя ритм, и отдельные слова долетели до него. Вот как люди спасаются от страха и смерти. Картинами, стихами, чтобы было красиво. Танцами и музыкой, болтовней и вином, чтобы было весело. Чтобы тепло, обнимают друг друга, целуются и стонут от удовольствия. Чтобы удобно, призывают ученых, собирают все силы науки, и придуманные учеными механизмы делаются все тоньше, все совершеннее. А чтобы жить в этом кубике подольше, они развивают медицину. Да, и еще, чтобы было не так страшно, утешают себя религией, поют песни, от которых замирает сердце и в это мгновение забывает о смерти. Но снаружи, снаружи ничего нет. Снаружи был только он, Олег, который глядит на этот игрушечный мир понимающим каждую его выщерблинку взглядом.