Господи. Кстати. Где же ты? Да, только теперь он впервые вспомнил о Боге, хотя в обычном своем состоянии верил в его существование. И в общем помнил о нем. Два раза в год, на Рождество и Пасху, вместе с Асей и Сашенькой ходил в церковь, обязательно на крестный ход. И именно в эти минуты тихого торжественного пения, глядя на движение и дрожь огоньков в душистом весеннем воздухе, верил: Христос воскрес.
Но почему же он ни разу не подумал, не вспомнил о Боге во время своей болезни? Хотя, возможно, именно Бог, обратись Олег к нему вовремя, исцелил бы его, спас от смерти? Олег попытался помолиться, выйти на связь и не смог, будто бы главный посредник, душа его, умерла в нем и больше молиться ему было нечем. Его понесло дальше.
Сначала его увезут в морг. К таким же, как он, жмурикам. Ася, без сомнения, будет плакать. Двенадцать лет вместе, и хороших лет! Шмаков вручит ей раздобытые где-то деньги, плотный конверт, но будет лишь недоволен – тем, что Олег так сильно его подвел. Зато горько всплакнет их институтский ученый секретарь Анна Валерьевна, крупная девушка тридцати пяти лет с вечно пунцовыми щеками, большими детскими глазами, добрая и милая, всегда в темной длинной юбке и светлой блузке; думать, как она густо покрывается краской и как каплют на стол ее крупные горячие слезы, было приятно. И конечно, огорчится и будет плакать, совсем по-младенчески, одиннадцатилетняя Сашенька. Но ведь был еще Димка. Заплачет ли он? Олег задумался: когда он в последний раз говорил с сыном, родившимся в первом браке? Летом. Они даже съездили в августе на три дня к старым Олеговым друзьям, их сын был ровесником Димки, мальчики знали друг друга с детства. В итоге все они отлично провели время, Димка общался с Федей, Олег – с друзьями. Но если бы только выжил! Первое, что сделал, – встретился бы с Димой в их любимой пицце, поговорил. Как его жизнь? Куда он надумал поступать? Олег нащупал мобильник – его здесь, по счастью, не отнимали – и из последних сил написал длинное, очень длинное послание сыну: «Привет. Я в больнице, ковид. Пока жив. Как ты?»
Ответа не последовало. Может быть, сейчас ночь?
Олег снова различил белый потолок реанимации, капельницу, громыхали голоса врачей, он почувствовал, как завибрировал мобильный: Димка? Нет, Ася, спрашивала его, что нужно, что передать, он напрягся и написал: все ок, я в реанимации, скобочка-
смайлик. Хотел добавить что-нибудь смешное, но слова опять куда-то подевались, а вместе с ними и жизнь, его бесценная жизнь медленно вытекала из него, растворяясь все в той же мышиной реке. Белые халаты снова склонились над ним и никак не могли что-то наладить, они подбирались к его горлу, кто-то предупредил: сейчас будет очень неприятно!
Острая жаркая боль проткнула шею. Что вы делаете, зачем? Медсестры начали ругаться друг на друга, междометиями, без слов, что-то у них шло не по плану. И снова невыносимая боль прожгла ему шею, тупая игла вошла в кожу, в плоть, Олег застонал и почти сразу отключился, а когда вернулся, понял, что ничто уже не имеет никакого значения.
Медсестры, цифры монитора, проводок, трубка теперь существовали отдельно. Отдельно жил и высокий потолок, и дед на соседней кровати, медсестра пониже и постарше, и другая медсестра, повыше и погромче. Все это было уже только игрой. Их игрой в жизнь, которой у него больше не было.
Ему было нехорошо всюду, во всем теле, дремотно и тошнотно одновременно. Он дышал подведенным кислородом, и все-таки его не хватало. Как-то они догадались, подошли, что-то поправили, дышать сразу стало приятнее и легче. Олег отметил, что вот теперь ему нигде и никак не больно, только немного в шее, но это не боль, беспокойство, а больше нигде ничего не болело. И подумал с облегчением: смерть – это не больно. Совсем нет. Научились. Он улыбнулся им благодарно. Но никто не ответил ему, да, он ведь сейчас отдельно, хотя кто-то стоял тут же, врач или медсестра. На мгновение Олег испугался: если он все-таки выживет, как же ему возвращаться в этот мир, ведь теперь он от него прочно отделен.