Исчезновение запахов – вот что было подготовкой. Материальный мир должен пахнуть, плоть – благоухать, слабо, сиренью, как шея одноклассницы на выпускном, или вонять, тягостно, гадко, как старое тело. Следом пропадают и вкусы. Олег вспомнил, как рассердился, когда Ася принесла ему кофе. Кофейный гурман, он покупал в любимой лавочке неподалеку от института разные сорта, обязательно свежей обжарки. Смолоть кофе, вдохнуть аромат, сварить в джезве – любимое утреннее удовольствие. Внезапно вместо кофе в чашке оказалась отвратительная горькая жидкость. Несопоставимая с чаем, горячим чаем с лимоном и медом. Он спросил Асю: что это? Не перепутала ли она? В ответ Ася принесла пакет с зернами, тот самый, купленный совсем недавно и еще неделю назад душистый, вкусный, с оттенком шоколада и вишни. Но эта коричневая жидкость не пахла, не имела вкуса, была просто теплой дрянью – он не смог сделать и глотка.
Пришла эсэмэска. От Димки. «Держись!» Стикер – желтый сжатый кулак. Олег потянулся ответить и не смог. Устало подумал: умру, как они все без меня? На что будут жить, как? Худо-бедно, но и свою семью, и Димку с его полубезумной матерью содержал он. Медсестра что-то говорила ему, но он не в состоянии был ответить, серый ветер снова тащил его, равнодушный и вечный, тащил его прочь, потому что он был только сор, его сдувало в какую-то узкую щель и сдуло, но это оказалась не щель, а все та же, давно знакомая ему река. Он плыл в ней и все-таки видел над собой белое, белое, и никак не мог понять, что же это, и не мог связать это с собой. Потому что никакого «собой» больше не было. То, что когда-то было «собой», теперь молча отодвинули в сторону. И положили под полог. Его сунули туда как ненужную вещь, и теперь оно лежало в стороне от них всех.
Через три дня манипуляции, которые так настойчиво производили с Олегом медики, подействовали. Помогло и переливание крови, и более совершенный кислородный концентратор, наступил перелом, и вскоре все показатели начали медленно улучшаться, организм отразил последнюю атаку и пошел на поправку.
Олега перевели обратно в отделение, в поджидавшую его одиночную палату. Он улыбнулся высокой кровати как старой знакомой и поразился стоявшей здесь тишине. В реанимации все время пищали датчики, гудели аппараты, лязгали голоса, он забыл, что бывает иначе, вот так – тихо. И темно. Уютная мягкая темнота, глаза сразу благодарно в нее влюбились. В реанимации свет сиял круглосуточно. Кстати, уже в последний день, когда ему стало получше, он обнаружил, что старик-сосед исчез, на его месте теперь лежал грузный, но, кажется, совсем еще молодой человек с всклокоченными темными волосами. А тот старик с желтой ногой? Неизвестно. И так ли важно.
В свою первую после реанимации ночь Олег спал крепко и глубоко, без видений и снов. Наутро он с аппетитом съел молочную рисовую кашу. На каше здесь не экономили, он едва справился. Пошутил с Миккимаусной сестрой, мерившей ему сатурацию, с трудом, но все-таки встал и даже прошелся по комнате. Он выжил! Самое страшное кончилось и напоминало о себе только дыркой на шее, он посасывал эту радость, облегчение, тишину, как леденец, но к вечеру, в наступивших сумерках, уже знакомые вопросы снова поднялись в нем и начали душить.
Вместо облегчения его снова терзала обида, злость, он чувствовал себя обманутым.
Как же так? Без предупреждения. Как так можно со мной? Взять и укокошить. И ладно бы только это, еще невыносимее было то, что там, за завесой, куда он заглянул в эти смутные дни, ничего не было. Где же откровение, думал он с досадой. Посмертное существование, мир невидимый, ангелов и духов, душ и дыхания хлада тонка? Ни-че-го. Иначе он наверняка расслышал хотя бы слабый шорох, различил невесомую поступь обитателей мира иного, увидел хоть отсвет, луч! Но нет, нет. Только гаснущий свет по эту сторону и небытие по ту. Вечные сумерки, в которых не разглядишь ни других, ни себя. Обращается небосвод, ночь устремляется из океана. Как сказал один великий поэт. Непроглядная смертная ночь выступила из океана и накрыла его с головой.
Через неделю после перевода в отделение Олега Григорьевича Виденеева выписали домой. Доктор в очках-бабочках дала ему последние напутствия, сестра-сероглазка принесла выписку; покачиваясь, он спустился с вещами вниз и вызвал такси. Не позволил Асе приехать, знал, что в четверг ей нужно забирать Сашеньку с танцев, заверил, что прекрасно справится сам. Он и справился. Тем более что неподъемный рюкзак за него несла провожавшая его медсестра-хозяйка. Он и рад был бы отнять у нее эту ношу, но понимал, что не сможет, пока нет.