Но не развеселился, нет. Только тоски прибавилось. На хрена ж, думаю, такую систему придумали? Кто придумал? Как ни крутись, а воевать на поле боя танкистам да пехоте, не ракетчикам же и не гэбистам. Бить врага не числом, а умением надо. А гвардейцы мои языка русского не понимают! Языка своего командира! И друг друга тоже не понимают, потому что все нации перемешаны. Кто хоть немного что-то понимает, тех давно или в артиллерию, или в разведку забрали.
Зачем же стадо такое держать? Отправить всех в строительные части, больше толку будет! Армию иметь поменьше, но пусть же они хоть немного друг друга понимают! А случись война? Это же в сто раз хуже, чем арабское войско, там хоть офицеры с солдатами объясниться между собой могли. Что же мне делать с ними?
Ну не война, думал, ну мир, но их же всех придется учить чему-то. Тактике, например. Если ученик не понимает своего учителя, его даже в шахматы не научишь играть. А в шахматах вся обстановка как на ладони, любая угроза видна, только анализируй. На поле боя ситуация не ясна, и угроза может возникать с любой стороны и внезапно. И противник не ждет, когда ты обдумаешь свой ответный ход, он молотит и прет, не дожидаясь ответных ходов. И расплата за проигрыш на поле боя — не шахматная корона, не один-другой миллион долларов, а жизнь миллионов людей. И каждому хочется выиграть. Как же мы воевать будем? В 1941 году не было всяких этих РВСН или ПВО СВ, оттого хоть стрелковые дивизии первоклассными солдатами комплектовали. Оттого, может, и выстояли. И национальные дивизии были — латышские, грузинские; командир дивизии по-русски понимает, и достаточно. А как теперь?
Заказал второй пузырек и, вылакав половину, почувствовал такую жалость к себе и своему несчастному Отечеству, что хоть вой на луну.
Уже к закрытию кабака подсели ко мне два минометных капитана, то ли знакомиться, то ли третьего искали. На их приветствия я, наверное, ответил не очень вежливо.
— Новый офицерик-то...
— Плачет никак...
— Да они всегда, новые, в этом углу плачут...
— Ничего, отойдет... Оклемается... Все мы с этого начинали. Это последнее, что я слышал. Наверное, два капитана, поняв мое состояние и настроение, дотащили меня глубокой ночью до офицерской гостиницы.
В ту ночь меня, вдрызг пьяного, вновь кто-то тащил из офицерской гостиницы в мою роту. Меня аккуратно положили в командирской машине, и колонна тронулась.
В ту ночь полк подняли по боевой тревоге. Братский народ Чехословакии просил нашей помощи и защиты.
У последнего рубежа
Западная Украина
Август 1968 года
1
— Хлеб скоро начнет осыпаться.
— Что же они там, наверху, думают?
— Думаешь, им легко? Чехи повода не дают, чтобы их защищать, коммунистов пока не убивают и чекистов на фонарях не вешают. Не от кого защищать. Как в такой ситуации войска вводить?
— Наши вожди в первую очередь о наших интересах должны думать, о своей стране, а не о каких-то чехах и общественном мнении. Вводить пора.
— Ну, они-то там понимают, когда надо, когда не надо.
— Ни хрена они не понимают. Если через неделю в Чехословакию не введут войска, то нам конец наступит.
— Это еще почему?
— Потому, что хлеб осыпаться начнет, потому, что убирать его некому, потому, что мужиков всех и машины все из колхозов забрали. Не уберем хлеб, все сначала начнется, как в шестьдесят четвертом.
— Американцы нас поддержат! — уверенно отрезал командир противотанковой батареи.
— А если нет?
— Поддержат, куда они денутся!
— Всех нас они все равно прокормить не смогут. Видал, сколько народу намобилизовали! В шестьдесят четвертом хоть какой-то урожай собрали, а теперь никакого не будет. Американцы не смогут всех прокормить.
— За американцев не беспокойся. Они богатые. У них продуктов сколько хошь: всем хватит.
Сомнение в том, что вдруг все-таки американцы нас не поддержат, не проходило, и разговоры о том, что пора кончать канитель и отпустить мужиков на уборку урожая, возникали вновь и вновь.
— А если мужиков и армию сейчас срочно бросить на урожай, а Чехословакию освободить после уборки, в октябре или ноябре?
— Гибельный вариант. Тогда нам тоже конец. Конец всей советской власти и завоеваниям социализма. Вводить сейчас надо. В противном случае там все рухнет, нечего защищать будет.
— Они, говорят, другой социализм строят, с человеческим лицом.