— Назовите тогда хоть одного из членов правительства, кто просил вас вмешиваться в наши дела!
— Товарищи!
— Мы тебе не товарищи!
Замполиту дали в морду. Он — за пистолет. Солдаты оттаскивают его назад из толпы.
— Фашисты чертовы!
— Это вы фашисты!
— Свою страну довели до того, что жрать нечего, и хотите, чтобы все вокруг голодными сидели!
— Это временные трудности, дальше у нас лучше будет!
— А без вас совсем хорошо было бы.
— Убирайтесь, откуда пришли! Вместе со своим Марксом и Лениным!
— Граждане, успокойтесь!
— Пошел в...
— Граждане, своим неразумным поведением вы ставите все завоевания социализма на грань...
— Твой социализм сначала на собаках надо было испытать, как все нормальные ученые делают. Ленин твой экспериментов на собаках не провел...
— Не смейте так про Ленина!
О раскрасневшуюся рожу замполита разбивается тухлое яйцо.
В самом конце колонны дискуссия приняла более оживленный характер. Молодые парни забросали три последних танка булыжниками, загнав экипажи внутрь, а затем ломами проломили дополнительные топливные баки. Еще через минуту предпоследний танк густо задымил, за ним еще один. Послышалась беспорядочная стрельба. Толпа отхлынула от последних танков, но лишь на пару минут. Два экипажа брезентами тщетно пытались сбить пламя, третий танк резко повернул башню, стараясь сбросить забравшихся на нее подростков. Два взвода спешившихся танкистов из центра колонны пробивались через толпу на помощь своим товарищам.
— Разойдись! Боекомплект в танках рваться начнет!
— У-у-у, фашисты проклятые!
Разведывательные танки батальона Журавлёва стояли тут же, но народ их вроде и не замечал. Солдаты-разведчики четко выполняли указание командира и крыли всех по матери направо и налево. Чехи то ли понимали такое обращение, то ли скучно им было вести дискуссию на таких тонах, то ли были уверены в том, что перематерить русских им все равно не удастся. Во всяком случае, у разведывательных танков народ не задерживался. Брань и потасовки возникали только в танковой колонне и особенно там, где замполиты проявляли особое рвение, стараясь втолковать людям преимущества социализма.
— Сталинизм и культ личности вообще — случайные явления в нашей истории!
— Ни хрена себе! Тридцать лет из пятидесяти — это только сталинизм. А сколько из остальных двадцати лет вы без культа жили? Без культа Ленина, Хрущёва и прочих?
— А почему в Америке нет культа личности и никогда не было?
— В Америке империализм, товарищи! Это хуже!
— Откуда знаешь, что хуже? Бывал там?
— Почему в каждой социалистической стране культ личности — от Кубы и Албании до Кореи и Румынии? Все страны разные, у всех коммунизм разный, а культ личности везде одинаковый? Начали с культа Ленина...
— Не трогайте Ленина! Ленин — гений человечества!
— Это он вас научил в чужую квартиру без спроса и стука врываться?
— Ленин — педераст!
— Молчать!
Старичок с бородкой клинышком крутит замполиту полка пуговицу на гимнастерке:
— А вы, батенька, не горячитесь. Вы Ленина-то читали?
— Читал.
— А Сталина?
— Э...э...
— А вот вы, батенька, Ленина и Сталина почитайте и посчитайте, сколько раз у того и у другого употребляется слово «расстрелять». Интереснейшая статистика получается. Знаете ли, Сталин в сравнении с Лениным — жалкий дилетант и недоучка, а Владимир Ильич — законченный, отпетый садист, выродок, какие лишь раз в тысячу лет появляются!
— Но Ленин не истребил столько миллионов невинных, сколько истребил Сталин!
— Ему история времени не дала. Вовремя со сцены прибрала.
Гнилой помидор мелькнул в воздухе и, разбившись о козырек фуражки, залепил все лицо подполковнику.
Толпа напирала. Где-то на соседней улице послышалась стрельба. Легкий ветерок доносил со стороны реки удушливый запах горелой резины.
6
Служба в банке, если не считать огромной ответственности, на первый взгляд, могла показаться неплохой. Тут тебе и туалет (каково тем, кто на улицах?), и вода, и дом большой с решетками. Ни булыжники, ни тухлые яйца не беспокоят. Но самое главное — можно выспаться после стольких бессонных месяцев. Журавлёв с первого дня в армии понял, что сон никогда и никому не компенсируется: урвал часок-другой — твое, а не урвал — никто тебе его не даст. Кроме того, ночь, первая ночь в Праге, обещала быть беспокойной. Проверив еще раз караулы и оглядев из окна верхнего этажа бушующий город, он залег на диван в кабинете директора. Уснуть ему, однако, не дали.