Они встретились с Володей полгода назад. Но поскольку она постоянно думала о нем и об их непросто складывавшихся отношениях, ей казалось, что они знакомы и близки уже много лет.
В том, что она любима, Светлана почти не сомневалась. Если бы она была наивнее или глупее, а зачастую это одно и то же, то не было бы этого «почти», в пятьдесят в таких вещах не грех бы разбираться. Но она понимала, что возраст не всегда подспорье. Часто ей приходилось видеть: более чем зрелые и неглупые люди в вопросах любви бывали так же слепы, как и те, кто лишь начинал приобретать опыт человеческих взаимоотношений. А порой чем взрослее и опытнее становился человек, тем больше он подвергал сомнению все и вся. Такова была и она сама. Стоило ей подумать: это белое, как она тут же видела, что это не совсем так и эту же вещь можно назвать если не черной, то, во всяком случае, серой. Так она и жила, вечно во всем сомневаясь и терзаясь по самым разным поводам.
Но в те минуты, когда сомнения отступали и, казалось, наступало прозрение, она понимала: их отношения с Володей были действительно любовью, нагрянувшей, как всегда это бывает, незвано и негаданно. А тем более в том возрасте, когда человек, уже устав от жизненных треволнений, помышляет лишь о покое. В стихотворении, написанном Володей, были такие строчки, посвященные их любви:
Осенняя любовь… Сначала показалось – очень точное определение. Но скоро стало ясно, что так понравившаяся метафора, да еще в сочетании с глаголом «вспыхнула», перестала передавать суть их отношений. Во всяком случае, для нее. А причина – ее воспоминания из далекого детства.
У них с дедом существовала особая традиция. Выбрав в самом конце осени сухой и солнечный день, они вместе шли сжигать большую кучу опавших листьев, специально собранную для такого случая. Обычно в следующий приезд на дачу земля была уже не коричнево-желто-багровая от покрывавших ее листьев, а снежная, будто поросшая белым мхом. Поэтому обряд ассоциировался у Светланы с окончанием осени и наступлением зимы. Костер из листьев почти никогда не удавалось зажечь сразу. Он долго не хотел разгораться, а если и вспыхивал после того, как дед подкидывал туда сухих веток, то все равно очень быстро прекращал свое огненное неистовство. Он потихоньку тлел, издавая скорее шипение, чем потрескивание. И желто-коричневый, так приятно пахнувший дымок, поднимался к небу, сливаясь с многочисленными разноцветными облаками.
Так вот. Их любовь не только сразу как-то очень мощно вспыхнула – для этого понадобились буквально две-три встречи, – но бурно разгорелась и полыхала с такой силой, что Светлане порой просто становилось не по себе от ее жаркого пламени. Иногда, вспоминая тот костер из детства, она себе ехидно говорила: чего же удивляться, так горят не осенние листья, а старые, высушенные временем поленья.
Состояние ее души было также далеко не осенним. Светлана очень любила это время года и обычно в эту пору бывала если не счастлива, то покойна. Чего нельзя было сказать о ее нынешнем состоянии. Вместо того чтобы радоваться любви, которую сначала воспринимала как подарок судьбы, она страдала. Причина? Сверхбанальная. Она была замужем. Но с самого начала, поняв, что готова разорвать ставшие почти символическими отношения, еще связывавшие ее с мужем, она сказала об этом Володе. У него тоже была семья, но он никак не мог решиться уйти от жены. Они прожили вместе тридцать лет, и если любовь прошла, то на смену ей, как это случается в хороших семьях, пришли уважение и дружеская привязанность. Переступить через них иногда труднее, чем через самые сильные эмоции. Наверное, именно поэтому в последнее время Светлана все чаще и решительнее добавляла слово «почти» к глаголу «не сомневаюсь», когда думала о том, любит ее Володя или нет.
А ей уже мало было просто часто бывать с ним. Пугаясь, Светлана все яснее понимала, что он нужен ей постоянно, она не может и не хочет ни с кем его делить. Но чем требовательнее становилась она, тем уклончивее вел себя Володя. На ее настойчивые вопросы о том, будут ли они когда-нибудь вместе, он каждый раз отвечал одно и то же: «Я думаю, мы решим эту проблему». Было впечатление, что она слышит эти слова не от любимого человека, а их цедит, едва разомкнув в раздражении губы, бюрократ, к которому она пришла в роли просительницы. Стоило получить в очередной раз в ответ эту обтекаемую, ничего не значащую фразу, как ей хотелось закричать: «Не мы решим, а ты! Я-то все давно решила!»