— Да, дорогая, лучше не надо.
Откровенно говоря, поместье, выстроенное еще до падения Гранады, разочаровало меня. Как это часто бывает, поэзия, когда до нее дотронулись руками, превратилась в прозу. Я прекрасно понимал, почему сын нынешнего хозяина предпочитает иметь дачу со всеми удобствами, а не жить среди груды развалин. Да и этот симпатичный старик все равно не согласится продать их ни за какие деньги… И мысль, которая пришла мне в голову, когда я любовался окрестностями, вдыхал чудесный воздух и смотрел на мирно пасущийся скот, улетучилась.
«Хватит. Не будем усложнять себе жизнь».
Но ночью, ворочаясь с боку на бок в своей комнате в Рубинес, я никак не мог уснуть. Едва я закрывал глаза, леса Тофлы, а может, леса Беарна снова бесконечно удалялись от меня, словно голубая звезда из сказки, которую рассказывают старухи на Мальорке. Разве так уж важно, что полный чудес дворец, созданный фантазией ребенка, превратился теперь в необитаемый хлев? Мне нравятся заброшенные дома с толстыми стенами, где устроены надежные тайники, дома с запутанными переходами и неизвестно куда ведущими лестницами. Мне нравятся неприступные скалы и бури высоко в горах, правда, я видел их только сквозь оконное стекло. А еще меня забавляют истории про воров и убийц, потому что я никогда не встречался с ними.
Я снова закрыл глаза, явь мешалась со сном, и в памяти вдруг ожило впечатление, которое когда-то давно произвел на меня дом моей жены в Рубинес. Он стоял недалеко от кладбища и больше всего напоминал декорацию для пьесы с детективным сюжетом: все здесь, казалось, говорило об ужасном преступлении, которого, впрочем, никто никогда не совершал. А главным преступником было Время, ведь Время — самый неумолимый убийца. Обстоятельства сложились так, что по поводу этого дома долго велась тяжба, земли вокруг никто не обрабатывал, а сам дом много лет был заперт и необитаем. Однажды я из любопытства решил приехать туда и, отперев старые ворота, словно стал участником какого-то волшебного представления. Едва я ступил на заброшенный двор, два кролика появились откуда-то из-под земли и мгновенно исчезли, будто испарились. Ветер сорвал с петель дверь сарая, но вход туда был завален странными обломками и мусором. Я стал подниматься наверх по знакомой темной лестнице. Теперь там почему-то было светло. Внезапно яркий луч солнца ослепил меня — оказывается, целая стена рухнула вниз и преградила вход в сарай, где росла буйная зелень. Плющ заполонил всю комнату, превратившуюся в открытую галерею, и обвивался вокруг изголовья колченогой кровати, из-под которой выскочило целое полчище крыс. «Ну что ж, одной комнатой меньше», — подумал я. Но тут в глубине коридора, словно по мановению волшебной палочки, возникла другая комната: тонкая перегородка треснула и открыла маленькую каморку, о существовании которой все давно забыли. Охваченный смутной тревогой, я вошел туда, в полной уверенности, что увижу сейчас человека, повесившегося на стропилах. Каморка была пуста, но потом мне рассказали, что шестьдесят лет назад в ней кто-то умер от чахотки.
Я окончательно проснулся и снова тревожно ворочался в постели. Сомнения охватили меня. Разве так уж нужно покупать новую мебель? На чердаках и в подвалах всегда можно отыскать что-нибудь: старые сундуки, кресла, даже оружие… А кроме того, если дома, в которых долго живешь, начинают надоедать, то бесконечные дали и просторы, как и явления природы, изменчивы и непостоянны. Ясное голубое небо, наверное, утомляло бы нас, ровный солнечный свет сделал бы мир скучным и однообразным, если бы милостивый бог, заметив, что люди уже пресытились хорошей погодой, не посылал нам тучи и дождь, а когда мы устаем и от них, вновь не возвращал бы солнце, цветы и бабочек. Изменения в природе — ни с чем не сравнимое, удивительное зрелище, и мир, открывающийся с высоты гор Беарна, всегда новый и непостижимый, потому что всегда, поражая воображение, в нем будут появляться и исчезать облака и бабочки. Облака, такие же далекие и недосягаемые, как голубые звезды. Бабочки, живущие всего один день, легкие и воздушные, точно робкое обещание. И глупый скот. И овечьи колокольчики в ночи.
С высоты этих гор мне открывается сама История. Мои предки на протяжении пятисот лет укрепляли родовое гнездо, которое распадалось, а потом возрождалось, словно облака или оливы, вырастающие вновь после того, как у них обрезают ветви — старые падают на темную землю, а свежие побеги тянутся вверх, к солнцу, и деревья, постоянно обновляясь, живут целую вечность.
Именно такие семьи, не прославившиеся в великих сражениях, но сильные и независимые, стояли в 1229 году у истоков истории нашего острова. Суверенная монархия просуществовала совсем недолго — всего семьдесят три года, — и после битвы при Льюкмажоре и присоединения острова к «иберийскому материку» бесконечно далекие от Мальорки правители почти забыли о ее существовании[10]. Земледелие и скотоводство развивались благодаря местным землевладельцам, которые — насколько это было в их силах — наладили жизнь на острове, установив порядки по своему усмотрению. Последнее время любят говорить о том, что на Мальорке правила анархия. Возможно, нами не руководили мудрые, просвещенные политики, но зато усилиями мелких hobereaux[11] бедные каменистые земли обрабатывались с героизмом, достойным прославления в стихах. Иногда, чтобы защитить посадки олив от оползней, строились специальные террасы, которые стоили дороже (если мерить на деньги, потому что воодушевление, с которым люди спасали деревья, оценить невозможно), чем сами оливы. Позже, в конце XVII и в XVIII веке, как я уже говорил, некоторые разбогатевшие жители острова возводили роскошные дворцы на итальянский манер, но наше земледелие, относительно развитое для скудных безводных земель, не могло бы существовать, если бы не люди, которых выдвинула сама жизнь, люди сурового нрава, умевшие заставить подчиниться и внушить уважение. Часто они возглавляли общину, вовсе не принадлежа при этом к местной знати, так как в ту эпоху еще сохранялась бегетрия[12]. Например, жители Тофлы, судя по моему архиву, только после 1700 года стали хлопотать о бумагах, которые бы удостоверили «чистоту крови истинных идальго», да и то это делали в основном побочные ветви нашего семейства, поскольку такие бумаги были им необходимы для поступления на военную службу. Представители основной ветви семьи, слывшие людьми более скромного нрава, но в глубине души страшные гордецы, не утруждали себя подобными мелочами. С другой стороны, это действительно было время «праздного тщеславия», достигшего своего расцвета и возвещавшего о скором упадке знати, это было время придворных, не служивших ни при каком дворе, которые занимались лишь тем, что жили в свое удовольствие и тратили денег чуть больше, чем имели. Во времена королевы-регентши Мендисабаль одним росчерком пера уничтожил их всех, отменив майорат и пожизненные права на землю[13].
Взошло солнце, птицы на ветвях старого вяза во дворе запели и разбудили меня. Становилось жарко. Я вошел в спальню Марии Антонии, чтобы рассказать ей о своих планах.
— Я все думаю о нашей вчерашней поездке. По-твоему, было бы глупо попытаться…
Она улыбалась.
— Знаю, знаю, о чем ты. Но сначала скажи — на какие миллионы?
— Ах, ну к чему сейчас об этом! Там посмотрим. И вообще, оставим в покое миллионы, раз уж у нас их не слишком много.
— Может, ты собираешься заложить имущество?
— Да нет.
— Тогда что же?
— Потом что-нибудь придумаем. Мы ведь даже не знаем, решится ли хозяин продавать… Лучше скажи, хотела бы ты жить там, наверху?
— Честно говоря, мне это не приходило в голову. Впрочем, и тебе вряд ли подойдет этот дом, там же нет никаких удобств.
— Летом можно обойтись и без особых удобств.
— А ты думаешь только о лете?
Более всего я думал о зиме, о прозрачном звенящем воздухе, о снежных бурях и туманах. Но к чему создавать иллюзии? Близость дикой природы хороша при наличии двойных рам, центрального отопления, кровати с пологом, мягких удобных кресел и бархатных портьер. Я отлично понимал это и промолчал. Конечно, мне тоже не улыбалась идея выложить круглую сумму денег — лишних у нас никогда не водилось, — однако я почему-то решил, что тот сеньор, нынешний владелец Тофлы (почему бы не называть его сеньором, если мои знатные предки, должно быть, начинали так же?), не станет слишком противиться, когда ему предложат переехать. Ведь у старика никого нет, кроме единственного сына, который ненавидит деревенское житье. «Разве молодым все это нужно? Им бы дачу с ванной и телевизором». А мы могли бы предложить ему нашу чистенькую и блестящую дачку, даже не с одной, а с двумя ванными комнатами, с электрической плитой (всегда наводящей на меня ужас), нашу уютную дачку, куда мы никогда не ездили. Конечно, она стоит гораздо меньше, чем поместье, но, если подумать, зачем нам земля, которую все равно никто не будет обрабатывать? В жизни и без того хватает забот. В конце концов, мы можем довольствоваться только домом и кусочком скалы, где его когда-то выстроили, а это, должно быть, не больше, чем две квартерады[14]. Я вдруг вспомнил, как одна приятельница рассказывала о владельце большого поместья, которое пришлось продать, потому что оно приносило убытков на тысячу дуро в год. «Я тоже терплю убытки, — рассказывала она, — но не такие. У меня ведь земли совсем мало».