– Ну вот, смотрите дерево, – вполголоса сказал Грищенко, садясь на корточки перед куцей березкой. Курский качнул ее и сказал басом:
– Не годится. Колокол тяжелый, а это деревце слабое, к тому же оно в нескольких метрах перебито осколками, вот смотрите.
Ползем дальше.
– Сейчас должно быть еще одно дерево, – шепчет старший лейтенант.
Действительно, из темноты начало показываться большое ветвистое дерево. Богатиков первым подполз к нему, шлепнул его по толстому стволу и весело прошептал:
– То, что надо.
С помощью Алексея он ловко забрался на нижний кряжистый сук, из его рук подхватил динамик и куском проволоки крепко прикрутил его к стволу, подсоединил провода и спустился на землю. Потом он взял у меня катушку, приставил ее к дереву и тоже привязал ее куском провода.
Когда работа была закончена, он встал во весь рост и дважды обошел дерево.
– Немец что-то заметил, видите, уже два пулемета бьют в нашу сторону, – сказал Грищенко.
– Кажется, я слишком высоко задрал раструб динамика, весь звук будет уходить в небо. Так не годится, нужно переделать.
– Да, тише ты! – кричит на него Курский.
Но Богатиков еще раз залез на дерево, развязал крепление, повернул раструб динамика строну немецких окопов, откуда уже велась усиленная пулеметная стрельба, и снова надежно прикрутил к толстому шершавому стволу.
– Ну вот, теперь все, – сказал Богатиков, стоя во весь рост и оправляя помятую гимнастерку.
– Пошли! – скомандовал Грищенко и мы быстро, не пригибаясь, подгоняемые немецкими пулями, побежали к своим окопам.
– Ну, как? – спросил Тараненко, помогая встать на ноги свалившемуся на него старшему лейтенанту.
– Нормально. Только вот немцы нас засекли и постреливают.
– Ничего, сейчас замолчат, – сказал Курский и вдруг, перейдя на официальный тон, спросил: – Товарищ капитан, разрешите начать.
– Давайте подождем майора Чернышева, как ни как он все же здесь хозяин и с минуты на минуту должен объявиться.
– Ждать нельзя, уже одиннадцать часов ночи, немецкие солдаты скоро начнут расходиться по блиндажам, пойдут к себе в тыл, кого же мы будем агитировать?
– Если нельзя ждать, то начинайте, – согласился Тараненко.
Мы вошли в блиндаж. Богатиков повернул выключатель, и на панели вспыхнула красная сигнальная лампочка, стрелки приборов пришли в движение, где-то внизу загудел умформер. Курский пододвинул пустой ящик поближе к нарам и сел на него.
– Минут пять-шесть даю на прогрев ламп, а потом на полную мощность включу музыку, – пояснил он, выбирая пластинку.
– Пойдемте наверх, послушаем, – предложил Тараненко. Мы вышли наружу и прислушались.
Вдруг сильные аккорды музыки прозвучали над окопами. Музыка спокойно и величественно разливалась по полям и ложбинам, по блиндажам и траншеям и, наконец, полностью заполнила все окружающее пространство. Торжественная мелодия Бетховена заставила умолкнуть пулеметы и минометы, заставили сидевших в окопах людей отложить оружие, вытянуть шеи и прислушаться к ее звукам. Обедневшие души и ожесточенные сердца этих людей наполнились чем-то новым, еще неосознанным и непонятным, но радостным и одновременно печальным, от чего захотелось смеяться и плакать, любить и ненавидеть. Были задеты какие-то затаенные душевные струны, к которым давно – давно никто не прикасался, которые долго молчали и сейчас вот вдруг заиграли и запели, выворачивая наизнанку душу человека. То, что было далеким и забытым, стало вдруг близким и явственным, дорогим и значительным. Музыка! У каждого человека в сердце есть для нее место, у каждого человека с ней связано что-то дорогое, заветное. Музыка на войне! Сейчас она многим солдатам показалась каким-то чудом, свалившимся прямо с неба. Вот почему каждый сидевший в окопах солдат, который постоянно видит смерть и разрушение, вдруг понял, что есть другая жизнь не похожая на эту – мирная жизнь, о которой он только может мечтать.
Солдаты стояли в окопах, крепко сжимали огрубевшими руками винтовки и автоматы, и жадно вслушивались в звучащие в воздухе звуки. Их мышцы и нервы были напряжены, лица стали суровыми, а души наполнились воспоминаниями о далеком, но еще не забытом, родном доме. Прозвучал еще один мощный заключительный аккорд, и торжественная мелодия разом оборвалась. Вокруг стало тихо, необыкновенно тихо. Ни выстрелов, ни разрывов, ни стука оружия, ни человеческих разговоров. Наступила тишина, такая же величественная и торжественная, как только что отзвучавшая музыка. Никто не решался ее нарушить первым.
В этой глубокой тишине прозвучал спокойный голос человека, усиленный мощной аппаратурой: